The Marriage. Свадьба

– Прости, конечно, но ты сделала для Тома столько, сколько Роберту и не снилось! Кстати, Роберт по-прежнему ведет себя странно? Помню, ты говорила, что в последнее время он отдалился.

– Вроде бы все в порядке, – ответила я, вспомнив о необычном поведении мужа.

Он допоздна задерживался на работе, уходил в одиночестве на долгие прогулки. Я подозревала, что Роберт переживает из-за финансов, но не могла взять в толк почему. Денег нам всегда хватало. Мы даже немного откладывали. – Видимо, ему не дает покоя возвращение Тома. Муж не выносит, если хоть что-нибудь нарушает привычный режим. Но сколько бы он ни хорохорился и ни язвил, в глубине души наверняка волнуется, что наша жизнь скоро изменится.

Стоило мне произнести эти слова вслух, как я поняла, что моя догадка близка к истине.

– Роберту нравится прикидываться суровым парнем, которому не до сантиментов, но если копнуть глубже, внутри он мягкий.

– Хмм… придется поверить тебе на слово. Я в горном деле не мастак, – пошутила Одри, и я прыснула со смеху.

Впрочем, я не сомневалась: Одри меня поняла. Мы познакомились в первый день в колледже, где обе собирались изучать английскую филологию и социологию. Так началась наша крепкая дружба.

– Ну что же. – Подруга поставила кружку на прилавок рядом с кассой. – Не хочу тебя торопить, но мне пора. Труба зовет. Прости.

– Без проблем! Увидимся! – ответила я, стараясь не обращать внимания на тревожные мысли, что Одри, возможно, скрывает от меня какие-то неурядицы в магазине.

– Удачи! И хорошо тебе отдохнуть за эти две недели!

Казалось, Одри меня выпроваживает, и я едва удержалась, чтобы не спросить, точно ли все в порядке, но решительно шагнула на выход. Сейчас и так проблем по горло, и еще одна мне точно не нужна.

Глава 7

Том

После обеда Том бросил свои нехитрые пожитки в рюкзак и защелкнул пряжки. Представляя этот момент снова и снова, как в фильме «День сурка», Том думал, что будет скакать от радости и волноваться до тошноты, горя желанием выбраться из-за решетки и глотнуть сладкий воздух свободы.

И вот долгожданный день наконец настал, но ничего подобного он не чувствовал – разве что немного нервничал. Все происходящее казалось чистой фантасмагорией. Он бы не удивился, если бы в тюрьму прибыл какой-нибудь высокий чиновник и объявил, что произошла досадная ошибка и до освобождения придется отсидеть еще несколько лет.

Поздним утром его перевели из камеры в небольшой бокс внизу. В тот самый, куда доставили сначала, когда впереди ждали долгие десять лет заключения. Том в последний раз огляделся вокруг. Посмотрел на голые белые стены, на окошко под потолком, сквозь которое заманчиво синел лоскут неба.

Он запомнит эту дыру до мелочей. С того момента, как он сюда попал, каждый день проходил точно так же, как предыдущий. Первые несколько недель время текло непрерывным однообразным потоком, один час незаметно сменял другой. Тогда Том впервые испытал тихое, граничащее с безумством отчаяние.

Он всегда считал самоубийство выбором трусов и эгоистов, но вскоре понял, каково это – оказаться в настолько безвыходном положении, что остается лишь одно – покончить с собой. По крайней мере, если ты в тюрьме.

Закаты сменялись рассветами, и каждой клеткой своего тела Том чувствовал, что физически не выдержит еще один день, что его сердце остановится. И в очередной раз обнаруживая, что все-таки жив, искренне верил, что эти сутки точно последние.

Но медленно, очень медленно выучил еще один урок: о том, каким сильным и несгибаемым бывает человеческий дух. Откуда-то изнутри, из недр, о существовании которых и не подозревал, Том ощутил нарастающую перемену. Жгучая обида на несправедливость затихла, сменившись терпением и, наконец, – самое главное – принятием ситуации, в которой он оказался.

Этот процесс длился годы, но в итоге ему полегчало. Жизнь на воле и семья остались в прошлом, превратились в нечто призрачное, словно хороший, но полузабытый рассказ. Том находил утешение в неярких образах из далеких дней: мама и ее домашний тирамису; сладостно-горькое воспоминание о часовой мастерской, которую отец устроил в гараже, когда он был мальчишкой. Том скучал по давно прошедшим временам, когда они с отцом что-то мастерили вместе. До того, как между ними все пошло наперекосяк.

Мама приезжала на свидания в тюрьму четко дважды в месяц. Отец – без желания, один или пару раз в год. Порой Том хотел, чтобы мама ездила реже: было так тяжело смотреть ей в глаза, видеть в них боль, отрицание и самое страшное – отчаянную тоску по нему. Мама отказывалась признавать, что он совершил преступление и должен отбывать срок. И даже сейчас, по прошествии десяти лет, ее мнение не изменилось.

За все это время в тюрьме ничего не поменялось, за исключением новых словечек, используемых надзирателями. Арестантов больше не называли «осужденными» или «заключенными» – теперь в обиход вошел термин «постояльцы». Бетонная коробка, в которой жил Том, отныне именовалась, конечно же, «комнатой», а не «камерой». Хотя он еще ни разу не видел, чтобы комната была столь мрачной и неуютной.