The Мечты. Бес и ребро

Она встрепенулась, вздрогнула, и первым и единственным увидела только его лицо, выхваченное светом, спросонок не разбирая, откуда тот льется. Сердце ухнуло, и она подалась вперед, не отнимая руки и не разрывая касания.

- Уже? Я долго спала? – переспросила она.

- Примерно половину пути.

- О боже! Извините…

- За что? – опешил он.

- Задача штурмана – не дать уснуть капитану. Я не справилась.

- Штурман был уставшим, в отличие от капитана, - рассмеялся Малич и, вмиг став серьезным, сжал ее ладонь и спросил: - Стефания, можно я вам позвоню?

Она замерла.

«Зачем?» - с губ так и не сорвалось. И так ясно.

«Понравилась».

А еще он совершенно не вписывался ни в ее планы, ни в ее жизнь.

Она облизнула губы, забыв, что они накрашены, и медленно сказала:

- Я вас не спрашивала, можно ли, когда звонила насчет электричества. Вы же не для того мне свой номер оставляли. Если вам захочется позвонить, я буду рада.

- Тогда спокойной ночи, - пожелал Малич, и прежде чем отпустить, склонил голову к Стешиной руке и коснулся ее губами. От этого жеста, немного старомодного и искреннего, что, наверное, теперь встретишь только в кино, в ней до предела сжалась маленькая пружинка, которую обычные люди называли душой. А Стефания не знала, как она называется, но знала, что ее день был бы совсем пропащим, если бы его не спас своим появлением этот человек.

Стешу непросто было смутить. Чем угодно: откровенностью, пошлостью, грубостью. Андрею удалось второй раз за день. Чем-то добрым и светлым.

Она, не представляя, как реагировать, едва он снова выпрямился в своем кресле, суетливо обернулась назад, забирая с заднего сидения цветы и сумки, обронила мягкое:

- Вам тоже спокойной ночи, - а после этого, когда уже открыла дверцу машины и думала выходить, совершила очередную глупость. Снова потянулась к нему и, как давеча на сцене ДК, поцеловала в щеку, ощутив прикосновение бороды, теплоту, исходящую от его кожи, и втянув в себя запах, который ей нравился, как ее собственные духи.

И со всем ворохом своих вещей и ромашками в букете выскользнула из автомобиля и побежала к подъезду, ни разу не оглянувшись.

Хотелось снова увидеть ее

* * *

Не оглядывался и он, несмотря на полученное разрешение позвонить. Но болтать о пустом не хотелось. Хотелось снова увидеть ее, однако встреча не вписывалась в ближайшие дни.

Субботу Андрей Никитич допоздна проторчал в мастерской ввиду «прогула» накануне. Дома он был встречен Юлькой с физиономией, выражавшей крайнее удивление. В то время как вечером ранее к ее удивлению был присовокуплен вопрос: «В бане теперь ввели дресс-код?».

Ответа, к счастью, она не требовала.

Воскресенье было посвящено юной Моджеевской и семейному обеду, который, по авторитетному мнению Юльки, грозил стать традицией. На обеде, впрочем, снова отсутствовали старшие брат и сестра виновницы чревоугодия. Таня все еще отдыхала в Черногории, по какой причине отсутствовал Богдан – не упоминалось. Зато его отсутствие стало гарантией присутствия Юльки, а Женя окончательно убедилась, что эти двое по-прежнему старательно избегают друг друга.

Последующий Юлькин отъезд категорично поглотил понедельник.

Но поздним вечером, когда заботы наконец отползли в дальние окопы, чтобы набраться сил перед новой атакой, а сам Андрей Никитич остался наедине с большой чашкой чая на собственной кухне в обволакивающей тишине, мысли его плавно перетекли в новую, давно позабытую плоскость. И к своему удивлению он осознавал, что его беспредельная выдержка дает сбой, подбираясь к некой, пока еще неясной границе устоявшегося мира.

Что бы ни происходило в этом мире, Малич никогда не жаловался. На уныние не хватало времени, и чувствовать себя одиноким не приходилось. Возможно, именно поэтому, оставшись много лет назад вдовцом, он не искал новых отношений. Конечно же, в его жизни случались женщины. Они появлялись незаметно и бесследно исчезали, не оставляя по себе ни переживаний, ни имен и никоим образом не затрагивая его семьи, которую он особенно хранил даже после смерти жены.

Но сейчас в мягком свете, лившемся из-под абажура, Андрей Никитич разглядывал свой остывший чай, с неизбежностью принимая ощущения, не покидавшие его все эти несколько дней, чем бы он ни занимался. Они рождались из разрозненных, но ярких, объемных воспоминаний. Вот она на сцене, проговаривает свой текст. Ее отчужденный образ сменился другим, близким, интригующим – у моря, где он завидовал ветру, который слегка шевелил ее волосы и мог касаться ее лица. Такого безмятежного потом, после, когда они оказались в небольшом пространстве автомобильного салона, наполненного запахом ее духов и тихим дыханием спящей женщины.

И еще он точно помнил, что в тот вечер все виделось ему в причудливом свете. Так, словно это уже происходило когда-то давно. И в то же время, будто он всегда точно знал, что однажды это случится. Что-то большое, что невозможно охватить одним взглядом, и оттого пока приходится складывать из разрозненных впечатлений.