The Мечты. Весна по соседству (СИ)

Роман подорвался чуть свет и настолько резко и сразу, будто бы не спал. Отдельные же части его тела, очевидно, проснулись еще раньше, но детали мы опустим. Самое главное – глаза он открыл на редкость выспавшимся и умиротворенным. И первое, что увидел, – Женин затылок и всклокоченные густые темные волосы. Лежала она аккурат на его вытянутой по подушке руке, хотя ту он совсем не ощущал затекшей. Вторая же его рука обхватила ее живот, пока не очень большой, даже, наверное, маленький для такого срока и вполне аккуратный.

Моджеевский двинулся носом по Жениной шее и снова потянул в себя ее запах – не выветрившихся духов и кожи. Нежно и сладко. Эту удивительную, несвойственную ему нежность будила в нем только она. Никто до нее, ни разу. Странно ли в сорок пять лет, проживши жизнь с другой семьей, вырастив детей, достигнув всего, чего он достиг, вот так сильно и так всерьез влюбиться? А если еще осознать, что это и есть его последний шанс на любовь и на счастье? Правда ведь – куда уже дальше-то? 

Вот оно, его счастье. Сопит себе, согревая руку дыханием. И даже не вздрагивает от того, как сам Роман прижимается к ней со спины теми самыми частями тела, которые вообще давным-давно бодры и веселы. Женя же была совой, и если ее не будили, то дрыхнуть могла долго и крепко. А вчера еще и умаялась, бедолага, и Ромка подумал, что, наверное, пора все же взять на себя контроль над ее режимом. И узнать, в какую больницу она ходит. И вообще...

Он лениво усмехнулся, тут же поморщился от боли, пронзившей нижнюю часть лица из-за движения губ, а от того, что поморщился, боль переместилась от бровей к глазам и вискам, а сам Моджеевский неожиданно для самого себя (впрочем, чего ж тут неожиданного?) прислушался к тому, что ощущал под пальцами, касавшимися ее живота. Проводил ладонью то ниже, то выше, исследуя и, наверное, знакомясь. Совершенно точно знакомясь, потому что по-настоящему это сейчас первый раз. Роман был опытным бойцом (зачеркнуто) отцом, и прекрасно помнил, что Таня и Бодя на этом сроке активничали на полную катушку и будили Нину очень рано своими кульбитами. А тут – тишина. Никаких скачков под рукой и, наверное, в этом отношении Женьке повезло. Кажется, детеныш у них – мальчик ли, девочка ли – такой же совенок, как его мать.

«Доброе утро!» - прошептал он, позабыв про любой дискомфорт, кроме того, что побуждал посетить санузел, и осторожно отпустил Женю, вытащив руку у нее из-под головы. Она и на это не дернулась. Он перевернулся на спину, с удовлетворением отмечая, что тело все же не болит так сильно, как могло бы после вчерашних боев без правил, что само по себе неплохо. И после своего умозаключения вдруг уткнулся взглядом в полочку прямо над своей головой. С этой самой полочки очень отчетливо виднелось крыло... самолета. Самолета, мать его!

Моджеевский подскочил и потянулся к крылу. Снял модель летательного аппарата с его места и внимательно осмотрел, чувствуя, как металл холодит пальцы, будто бы окончательно приводя в чувство и лишая иллюзий. Пьяджо Аванти. Тот, что она подарила ему на день рождения. Это точно была та же самая игрушка, от которой он пришел в восторг и которую не нашел, когда вернулся. Вернее, он и не искал. Он забыл. А между тем, Женя забрала из квартиры в «Золотом береге» только ее. Не драгоценности, не документы, не одежду. Она забрала то единственное, что по-настоящему связывала с ним, с их отношениями.

Роман растерянно держал самолет в руках и не понимал, что ему с этим открытием делать. Это все равно как... все равно как если бы сейчас Женя произнесла ему те самые слова, которые он когда-то ждал и которых не дождался. Потом Роман перевел свой оторопевший взгляд на спящую Жеку и пробормотал: «Ну как так...» - и поднял глаза, осматривая комнату, в которой ему уже приходилось бывать, но в которой он, кажется, никогда ничего и не видел раньше. А сейчас выхватывал одну за другой детали. Яркие. Говорящие. Кричащие о ней.

Светлые занавески на окне. Горшки с цветами на подоконнике. Большое зеркало, обмотанное гирляндой с маленькими-маленькими, похожими на капли росы светодиодными лампочками. Картинки на стене. Детские рисунки. Чьи? Ее? Юлькины?

Фотографии в рамках, ни на одной из которых не было ее портрета, все с Андреем Никитичем и сестрой. И ещё несколько – с красивой молодой женщиной. Наверное, с мамой.

И это он всерьез считал Женин поступок изменой? Подозревал в корысти?

Ее? Эту девочку?

Что ещё?

Ноутбук на столе.

Старенький ковер.

Несколько кукол – скорее всего, их с Юлькой.