The Story of Civilization 04

В Толедо новая монархия построила великолепную столицу и собрала пышный двор. Афанагильд (564-7) и Леовигильд (568-86) были сильными правителями, которые победили франкских захватчиков на севере и византийские войска на юге; именно богатство Афанагильда принесло его дочерям привилегию быть убитыми в качестве франкских королев. В 589 году король Рекаред сменил свою веру и веру большинства вестготов в Испании с арианства на ортодоксальное христианство; возможно, он читал историю Алариха II. Теперь епископы стали главной опорой монархии и главной силой в государстве; благодаря своей образованности и организованности они доминировали над дворянами, заседавшими вместе с ними в правящих советах Толедо; и хотя власть короля теоретически была абсолютной и он выбирал епископов, эти советы избирали его и заранее требовали обещаний в отношении политики. Под руководством духовенства была принята система законов (634 г.), которая была наиболее компетентной и наименее терпимой из всех варварских кодексов. Она улучшила процедуру, взвешивая показания свидетелей, а не свидетельства друзей; она применяла одни и те же законы как к римлянам, так и к вестготам, и устанавливала принцип равенства перед законом.60 Но он отверг свободу вероисповедания, потребовал от всех жителей ортодоксального христианства и санкционировал долгое и жестокое преследование испанских евреев.

Под влиянием церкви, которая сохранила латынь в своих проповедях и литургии, вестготы в течение столетия после завоевания Испании забыли свою германскую речь и превратили латынь полуострова в мужественную силу и женственную красоту испанского языка. Монастырские и епископальные школы давали образование, в основном церковное, но отчасти и классическое; в Вакларе, Толедо, Сарагосе и Севилье возникли академии. Поэзия поощрялась, драматургия осуждалась как непристойная, каковой она и была. Единственное имя, сохранившееся в литературе готической Испании, - это имя Исидора Севильского (ок. 560-636 гг.). Назидательная легенда рассказывает о том, как испанский юноша, упрекаемый в умственной нерасторопности, убежал из дома и, устав от скитаний, присел у колодца. Его внимание привлекла глубокая борозда в камне на краю; проходящая мимо девица объяснила, что борозда износилась от истощения веревки, с помощью которой опускали и поднимали ведро. "Если, - сказал себе Исидор, - при ежедневном использовании мягкая веревка смогла пробить камень, то, конечно, упорство сможет преодолеть тупость моего мозга". Он вернулся в дом своего отца и стал ученым епископом Севильи.61 На самом деле мы мало знаем о его жизни. Среди обязанностей добросовестного священнослужителя он нашел время написать полдюжины книг. Возможно, в качестве вспомогательного средства для памяти он в течение многих лет собирал отрывки на все темы из языческих и христианских авторов; его друг Браулио, епископ Сарагоссы, убеждал его опубликовать эти отрывки; уступив, он превратил их в одну из самых влиятельных книг Средневековья - "Этимологию и происхождение" (Twenty Books of Etymologies or Origins libri xx) - теперь это том в 900 страниц формата октаво. Это энциклопедия, но не в алфавитном порядке; в ней последовательно рассматриваются грамматика, риторика и логика как "тривиум"; затем арифметика, геометрия, музыка и астрономия как "квадривиум"; далее медицина, право, хронология, теология, анатомия, физиология, зоология, космография, физическая география, архитектура, геодезия, минералогия, сельское хозяйство, война, спорт, корабли, костюмы, мебель, домашняя утварь ...; и под каждой темой он дает определение и ищет происхождение основных терминов. Человек, узнаем мы, называется homo, потому что Бог создал его из земли (humus); колени - genua, потому что у плода они лежат напротив щек (genae).62 Исидор был трудолюбивым, хотя и неразборчивым ученым; он хорошо знал греческий язык, был знаком с Лукрецием (редко упоминаемым в Средние века) и сохранил в отрывках многие отрывки из языческой литературы, которые в противном случае были бы утеряны. Его работа представляет собой фарраго из странных этимологий, невероятных чудес, причудливых аллегорических толкований Писания, науки и истории, искаженных для доказательства моральных принципов, и фактических ошибок, которые небольшая наблюдательность могла бы исправить. Его книга стоит как вечный памятник невежеству его времени.