The Story of Civilization 07

В 1615 году его назначили генеральным землемером всех королевских строек. Когда банкетный зал во дворце Уайтхолл сгорел (1619), Джонсу поручили построить новый зал для короля. Он спланировал огромное скопление строений - в общей сложности 1 152 фута на 874, - которое, если бы было завершено, дало бы британскому правителю более грандиозный дом, чем Лувр, Тюильри, Эскориал или Версаль. Но Джеймс предпочел однодневные попойки строительству на века; он ограничился новым банкетным залом, который, лишенный своего предназначения, представлял собой непритязательный фасад из классических и ренессансных линий. Когда архиепископ Лауд попросил Джеймса отремонтировать старый собор Святого Павла, архитектор совершил преступление, заключив готический неф в ренессансный экстерьер. К счастью, это сооружение было уничтожено во время Великого пожара 1666 года. Палладианские фасады Джонса постепенно вытеснили тюдоровский стиль, и он господствовал в Англии до середины XVIII века.

Джонс не только служил главным архитектором Карла I, но и научился любить этого незадачливого джентльмена так сильно, что, когда началась Гражданская война, он закопал свои сбережения в болотах Ламбета и бежал в Гемпшир (1643). Там его схватили солдаты Кромвеля, но отдали ему жизнь за 1045 фунтов стерлингов.58 Во время отсутствия в Лондоне он спроектировал загородный дом в Уилтшире для графа Пемброка. Фасад был прост в стиле ренессанс, но интерьер являл собой образец величия и элегантности; зал "двойной куб" размером шестьдесят на тридцать на тридцать футов был признан самой красивой комнатой в Англии.59 По мере того как королевские армии поглощали богатства аристократов, Джонс терял не только популярность, но и покровительство; он ушел в безвестность и умер в нищете (1651). Искусство спало, пока война переделывала правительство Англии.

VIII. ЕЛИЗАВЕТИНСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Как мы можем понять елизаветинского англичанина по сравнению с якобы спокойным и молчаливым британцем нашей юности? Может ли быть так, что национальный характер зависит от места, времени и перемен? Между двумя эпохами и типами пролегли пуританство и методизм; столетия Итона, Хэрроу и Регби; а безрассудные завоеватели затихают, заняв верховную должность.

В целом, елизаветинский англичанин был отпрыском эпохи Возрождения. В Германии Реформация подавляла Ренессанс, во Франции Ренессанс отвергал Реформацию, в Англии эти два движения слились воедино. При Елизавете восторжествовала Реформация, при Елизавете - Ренессанс. Были и твердые - не безмолвные - пуритане, но не они задавали тон. Доминирующий человек эпохи был зарядом энергии, освобожденным от старых догм и запретов и еще не связанным новыми; безграничным в амбициях, жаждущим развития своих способностей, свободным в юморе, чувствительным к литературе, если она дышит жизнью, склонным к жестокости действий и речи, но борющимся, среди своей напыщенности, пороков и жестокости, за то, чтобы быть джентльменом. Его идеал витал между любезностью "Придворного" Кастильоне и безжалостным аморализмом "Князя" Макиавелли. Он восхищался Сидни, но стремился быть Дрейком.

Тем временем философия пробивалась сквозь трещины рушащейся веры, и лучшие умы эпохи были наиболее встревожены. Среди этого нестройного потока были ортодоксальные и консервативные души, робкие и нежные; были добрые люди, такие как Роджер Ашам, отчаянно проповедовавшие добродетели, которые служили прошлому. Но их студенты были в авантюрном настроении. Послушайте Габриэля Харви о Кембридже:

Евангелие преподается, а не изучается; христианский ключ холоден; нет ничего хорошего, кроме вменения; церемониальный закон на словах отменен; судебный на деле аннулирован; мораль действительно заброшена... Все любопытствуют о новостях, новых книгах, новых модах, новых законах... некоторые о новых небесах, и адах тоже... Каждый день свежие новые мнения: ересь в божественности, в философии, в человечности, в нравах... Дьявол не так ненавистен, как папа.60

Коперник потряс мир и заставил Землю кружиться в космосе. Джордано Бруно приехал в Оксфорд в 1583 году и рассказал о новой астрономии и бесконечных мирах, о солнце, умирающем от собственного жара, о планетах, распадающихся на атомарный туман. Поэты, такие как Джон Донн, чувствовали, как земля проседает у них под ногами.

В 1595 году Флорио начал публиковать свой перевод Монтеня; после этого ничто не было определенным, и сомнения стали воздухом, которым дышали люди; как Марлоу - Макиавелли, так Шекспир - Монтень. Пока мудрецы сомневались, молодые люди плели интриги. Если небеса казались затерянными в философских облаках, юность могла решиться высосать эту жизнь досуха и попробовать всю правду, какой бы смертоносной она ни была, всю красоту, какой бы мимолетной она ни была, всю власть, какой бы ядовитой она ни была. Так Марлоу задумал своих Фауста и Тамбурлейна.