The Story of Civilization 08

Спиноза сыграл скромную, почти скрытую роль в возникновении французского Просвещения. Лидеры этого горения использовали библейскую критику Спинозы как оружие в войне против церкви, они восхищались его детерминизмом, его натуралистической этикой, его неприятием замысла в природе. Но они были озадачены религиозной терминологией и очевидным мистицизмом "Этики". Мы можем представить себе реакцию Вольтера или Дидро, Гельвеция или д'Ольбаха на такие высказывания, как "Умственная интеллектуальная любовь к Богу есть та самая любовь к Богу, которой Бог любит самого себя". 189

Немецкий дух был более восприимчив к этой стороне мысли Спинозы. Согласно беседе (1780), о которой сообщает Фридрих Якоби, Лессинг не только признался, что был спинозистом на протяжении всей своей зрелой жизни, но и утверждал, что "нет другой философии, кроме философии Спинозы". 190 Именно пантеистическое отождествление природы и Бога взволновало Германию романтического движения после того, как Aufklärung при Фридрихе Великом отжила свой век. Якоби, поборник новой Gefühlsphilosophie, был одним из первых защитников Спинозы (1785); другой немецкий романтик, Новалис, назвал Спинозу "der Gottbetrunkene Mensch"; Гердер думал, что нашел в Этике примирение религии и философии; а Шлейермахер, либеральный теолог, писал о "святом и отлученном Спинозе". 191 Молодой Гете был "обращен" (по его словам) при первом прочтении Этики; отныне спинозизм пронизывает его (несексуальную) поэзию и прозу; отчасти благодаря спокойному воздуху Этики он вырос из дикого романтизма Гетца фон Берлихингена и "Лейдена юных Вертеров" в олимпийское спокойствие своей последующей жизни. Кант на некоторое время прервал этот поток влияния; но Гегель исповедовал, что "чтобы быть философом, надо сначала быть спинозистом"; и он переформулировал Бога Спинозы как "Абсолютный Разум". Вероятно, что-то от спинозовского conatus sese preservandi вошло в "волю к жизни" Шопенгауэра и "волю к власти" Ницше.

Англия в течение столетия знала Спинозу только понаслышке и осуждала его как далекого и ужасного людоеда. Стиллингфлит (1677) неопределенно называл его "поздним автором, [который], как я слышал, пользуется большой популярностью среди многих, кто вопит о чем-либо атеистическом". Шотландский профессор Джордж Синклер (1685) писал о "чудовищном сброде людей, которые, следуя гоббсианскому и спинозианскому принципу, пренебрегают религией и недооценивают Писание". Сэр Джон Эвелин (1690?) говорил о "Трактате теологии и политики" как об "этой позорной книге", "жалком препятствии для искателей святой истины". Беркли (1732), причисляя Спинозу к "слабым и нечестивым писателям", считал его "великим вождем наших современных неверных". 192 В 1739 году агностик Хьюм с опаской относился к "отвратительной гипотезе" "этого знаменитого атеиста", "всеми печально известного Спинозы". 193 Только после романтического движения на рубеже XVIII и XIX веков Спиноза по-настоящему проник в английские умы. Тогда он, как никакой другой философ, вдохновил на метафизику юных Вордсворта, Кольриджа, Шелли и Байрона. Шелли цитировал "Tractatus theologico-politicus" в оригинальных примечаниях к "Королеве Мэб" и начал его перевод, к которому Байрон обещал написать предисловие; фрагмент этой версии попал в руки английского критика, который, приняв его за произведение самого Шелли, назвал его "рассуждениями школьника... слишком грубыми для публикации целиком". Джордж Элиот перевела "Этику" с мужественной решимостью, а Джеймс Фрауд 194 и Мэтью Арнольд 195 признавали влияние Спинозы на их умственное развитие. Из всех интеллектуальных продуктов человека религия и философия, кажется, живут дольше всего. Перикл знаменит тем, что жил во времена Сократа.

Среди философов мы особенно любим Спинозу, потому что он был также святым, потому что он жил, а также писал философию. Добродетели, восхваляемые великими религиями, почитались и воплощались в изгое, который не мог найти приют ни в одной из религий, поскольку ни одна из них не позволяла ему представить Бога в терминах, которые могла бы принять наука. Оглядываясь на эту самоотверженную жизнь и сосредоточенную мысль, мы чувствуем в них элемент благородства, который побуждает нас хорошо думать о человечестве. Давайте признаем половину той ужасной картины, которую нарисовал Свифт о человечестве; давайте согласимся, что в каждом поколении человеческой истории и почти везде мы находим суеверие, лицемерие, коррупцию, жестокость, преступления и войны: в противовес им мы ставим длинный список поэтов, композиторов, художников, ученых, философов и святых. Тот самый вид, на котором бедняга Свифт мстил за разочарования своей плоти, написал пьесы Шекспира, музыку Баха и Генделя, оды Китса, "Республику" Платона, "Принципы" Ньютона и "Этику" Спинозы; он построил Парфенон и расписал потолок Сикстинской капеллы; он зачал и лелеял, даже если распял, Христа. Человек сделал все это; пусть он никогда не отчаивается.

ГЛАВА XXIII. Лейбниц 1646-1716

I. ФИЛОСОФИЯ ПРАВА