The Story of Civilization 11

Именно они заполняли театры и аплодировали сатирам Бомарше на аристократию. Именно они, даже больше, чем дворяне, вступали в ложи масонов, чтобы бороться за свободу жизни и мысли; они читали Вольтера, наслаждались его эротическим остроумием и соглашались с Гиббоном, что все религии одинаково ложны для философа и одинаково полезны для государственного деятеля. Они втайне восхищались материализмом д'Ольбаха и Гельвеция; возможно, он был не совсем справедлив к тайнам жизни и разума, но это было удобное оружие против церкви, которая контролировала большинство умов и половину богатства Франции. Они соглашались с Дидро в том, что почти все в существующем режиме было абсурдным, хотя и улыбались его тоске по Таити. Они не приняли Руссо, от которого пахло социализмом и несло уверенностью; но они, как никакая другая часть французского общества, чувствовали и распространяли влияние литературы и философии.

В целом философы были умеренны в своей политике. Они принимали монархию и не возмущались королевскими подарками; в качестве проводников реформ они обращались к "просвещенным деспотам", таким как Фридрих II Прусский, Иосиф II Австрийский, даже Екатерина II Российская, а не к неграмотным и эмоциональным массам. Они уповали на разум, хотя и знали его пределы и податливость. Они разрушили цензуру мысли со стороны церкви и государства, открыли и расширили миллионы умов; они подготовили триумф науки в XIX веке, даже с Лавуазье, Лапласом и Ламарком, среди потрясений революции и войны.

Руссо отмежевался от философов. Он уважал разум, но придавал большое значение чувствам и вдохновляющей, утешительной вере; его "Исповедание веры савойского викария" послужило религиозной позицией для Робеспьера, а его настойчивое требование единого национального вероучения позволило Комитету общественной безопасности сделать политическую ересь - по крайней мере, в военное время - смертным преступлением. Якобинцы Революции приняли доктрину Общественного договора: что человек от природы добр, а становится злым, попав под влияние коррумпированных институтов и несправедливых законов; что люди рождаются свободными, а становятся рабами в искусственной цивилизации. Придя к власти, лидеры революции приняли идею Руссо о том, что гражданин, получая защиту государства, негласно обязуется ему повиноваться. Малле дю Пан писал: "Я слышал, как Марат в 1788 году читал и комментировал "Общественный договор" на публичных улицах под аплодисменты восторженной публики".13 Суверенитет народа у Руссо стал в революции суверенитетом государства, затем Комитета общественной безопасности, затем одного человека.

Под "народом", в терминологии революции, подразумевались крестьяне и городские рабочие. Даже в городах фабриканты составляли меньшинство населения; картина была не чередой фабрик, а гудящей мешаниной мясников, пекарей, пивоваров, бакалейщиков, поваров, разносчиков, парикмахеров, лавочников, трактирщиков, виноградарей, плотников, каменщиков, маляров, стекольщиков, штукатуры, плиточники, сапожники, портные, красильщики, чистильщики, портные, кузнецы, слуги, краснодеревщики, шорники, колесники, золотых дел мастера, резчики, ткачи, кожевники, печатники, книготорговцы, проститутки и воры. Эти рабочие носили панталоны длиной до щиколотки, а не бриджи до колен (кюлоты) и чулки высших классов, поэтому их называли "санкулотами", и в этом качестве они сыграли драматическую роль в Революции. Приток золота и серебра из Нового Света и неоднократный выпуск бумажных денег привели к росту цен в Европе; во Франции с 1741 по 1789 год они выросли на 65 %, в то время как зарплата увеличилась на 22 %.14 В 1787 году в Лионе 30 000 человек получали пособие; в 1791 году в Париже 100 000 семей числились неимущими. Рабочие союзы для экономических действий были запрещены, забастовки тоже, но они были частыми. По мере приближения революции рабочие все больше впадали в уныние и бунтовали. Дайте им оружие и лидера, и они возьмут Бастилию, вторгнутся в Тюильри и свергнут короля.

Крестьяне Франции в 1789 году жили предположительно лучше, чем за столетие до этого, когда Ла Брюйер, преувеличивая значение темы, принимал их за зверей.15 Они были лучше, чем другие крестьяне континентальной Европы, возможно, за исключением крестьян Северной Италии. Около трети обрабатываемой земли принадлежало крестьянам-собственникам; треть дворянские, церковные или буржуазные владельцы сдавали арендаторам или издольщикам; остальная часть обрабатывалась наемными рабочими под надзором владельца или его управляющего. Все больше и больше владельцев, измученных ростом расходов и обострением конкуренции, огораживали для обработки или выпаса "общие земли", на которых крестьяне раньше могли свободно пасти свой скот или заготавливать лес.