The Strange Death of Europe: Immigration, Identity, Islam

С помощью таких мыслителей легче понять, что уже в конце XIX века Германию охватила не усталость, вызванная нехваткой мюсли или свежего воздуха, а истощение, вызванное потерей смысла, осознанием того, что цивилизация "больше не накапливает", а живет за счет уменьшающегося культурного капитала. Если так было в конце XIX века, то насколько сильнее это ощущается сегодня, когда мы живем на еще меньшей части этого наследства и дышим еще дальше от источников, которые давали этой культуре энергию.

На протяжении веков в Европе одним из великих, если не самым великим, источником такой энергии был дух религии континента. Она толкала людей на войну и побуждала их к обороне. Она же побуждала Европу к величайшим вершинам человеческого творчества. Она побудила европейцев построить собор Святого Петра в Риме, собор в Шартре, Дуомо во Флоренции и базилику Святого Марка в Венеции. Она вдохновила Баха, Бетховена и Мессиана, Грюневальда на создание алтарного образа в Изенгейме и Леонардо на создание "Мадонны на скалах".

Однако в XIX веке этот источник получил два сейсмических удара, от которых так и не смог оправиться, оставив после себя брешь, которая так и не была заполнена. Последствия волны библейской критики, прокатившейся по немецким университетам в начале девятнадцатого века, ощущаются и два столетия спустя. Когда Иоганн Готфрид Эйхгорн в Геттингене начал относиться к текстам Ветхого Завета с той же тщательностью, что и к любому другому историческому тексту, это произвело эффект, который до сих пор редко признается. Европа знала о великих мифах, но христианская история была основополагающим мифом континента и как таковая оставалась неприкосновенной.

В 1825 году, когда молодого Эдварда Пьюзи отправили из Оксфордского университета выяснить, чем занимаются эти немецкие критики, англичанин сразу же осознал важность этой работы. В конце жизни он вспоминал своему биографу о том, какое влияние оказали на него открытия, сделанные в Германии. "Я помню комнату в Геттингене, в которой я сидел, когда передо мной открылось истинное состояние религиозной мысли в Германии. Я сказал себе: "Все это постигнет нас в Англии, и как мы к этому совершенно не готовы!"" 3 Пьюзи был поражен "полной невосприимчивостью" Эйхгорна к тому, что Пьюзи считал "реальным религиозным значением повествования". Со временем эта волна невосприимчивости, или чувствительности, распространилась и на Новый Завет, не в последнюю очередь благодаря Давиду Фридриху Штраусу и его "Жизни Иисуса, подвергнутой критическому исследованию" (1835). В конце концов, она достигла Англии, как и всего остального мира. Как исламские священнослужители сегодня борются за то, чтобы не допустить ни малейшего элемента критики к основам своей веры, зная, как это отразится на целом, так и христианское духовенство по всей Европе старалось держать результаты такой критики подальше от своей паствы. Но они не смогли - точно так же, как сегодня священнослужители не могут полностью остановить поток критики, обрушивающийся на них. Она пронеслась по континенту, как и предвидел Пьюзи.

Дело было не только в том, что исследования немецких ученых открыли новые пути в науке. Попытки оградить Библию от критики провалились не потому, что вопросы, возникшие в головах немецких высших критиков, принадлежали только им, а потому, что это были вопросы, которые возникали у многих людей. Теперь они были озвучены, и отныне Библия, как и любой другой текст, стала предметом критического исследования и анализа. Поколению верующих после Штрауса пришлось искать новый способ примирения с этими открытиями, разрываясь между историческими сравнениями, вопросами авторства и вопросами ошибочности. Некоторые делали вид, что этих изменений не произошло, что они не имеют отношения к делу или что на все вопросы уже были даны ответы. Но большая часть духовенства начала осознавать, что произошел фундаментальный сдвиг, и что они тоже должны измениться.