The Strange Death of Europe: Immigration, Identity, Islam

В то же время возник не менее важный вопрос о положении и предназначении национального государства. Начиная с Вестфальского договора 1648 года и вплоть до конца XX века национальное государство в Европе считалось не только лучшим гарантом конституционного порядка и либеральных прав, но и высшим гарантом мира. Однако эта уверенность также разрушалась. Такие деятели Центральной Европы, как канцлер Германии Коль, в 1996 году заявили: "Национальное государство... не может решить великие проблемы XXI века". Дезинтеграция национальных государств Европы в один большой интегрированный политический союз была настолько важна, утверждал Коль, что это фактически "вопрос войны и мира в XXI веке". 4 Другие не согласились, и двадцать лет спустя чуть больше половины британского народа продемонстрировали у избирательных урн, что их не убедили аргументы Коля. Но, опять же, какими бы ни были взгляды на этот вопрос, это был огромный вопрос, чтобы оставить его нерешенным в период огромных изменений в составе населения.

Неуверенно чувствуя себя дома, мы прилагали последние усилия, чтобы распространить наши ценности за рубежом. Однако всякий раз, когда наши правительства и армии ввязывались во что-либо во имя этих "прав человека" - Ирак в 2003 году, Ливия в 2011 году, - мы, казалось, только ухудшали ситуацию и в итоге оказывались неправы. Когда началась гражданская война в Сирии, люди кричали, что западные страны должны вмешаться во имя прав человека, которые, несомненно, нарушались. Но не было никакого желания защищать эти права, потому что, верили ли мы в них дома или нет, мы определенно потеряли веру в нашу способность продвигать их за рубежом. На определенном этапе стало казаться, что то, что называли "последней утопией" - первая универсальная система, отделившая права человека от прав богов или тиранов, - может стать последним неудавшимся стремлением Европы. 5 Если это действительно так, то в XXI веке европейцы останутся без какой-либо объединяющей идеи, способной упорядочить настоящее или приблизить будущее.

В любое время потеря всех объединяющих историй о нашем прошлом или идей о том, что делать с нашим настоящим или будущим, была бы серьезной проблемой. Но в период серьезных общественных перемен и потрясений результаты оказались фатальными. Мир приходит в Европу именно в тот момент, когда Европа потеряла представление о том, что она собой представляет. И если перемещение миллионов людей из других культур в сильную и напористую культуру еще могло сработать, то перемещение миллионов людей в виноватую, измученную и умирающую культуру уже невозможно. Даже сейчас европейские лидеры говорят об активизации усилий по интеграции миллионов новоприбывших.

Эти попытки тоже не увенчаются успехом. Для того чтобы включить в свой состав как можно большее количество людей, необходимо выработать такое определение инклюзии, которое было бы как можно более широким и не вызывало бы возражений. Если Европа хочет стать домом для всего мира, она должна найти такое определение себя, которое было бы достаточно широким, чтобы охватить весь мир. Это означает, что в период, предшествующий крушению этого стремления, наши ценности становятся настолько широкими, что теряют смысл. Так, если в прошлом европейскую идентичность можно было отнести к весьма конкретным, не говоря уже о философски и исторически глубоких основах (верховенство закона, этика, вытекающая из истории континента и философии), то сегодня этика и убеждения Европы - более того, идентичность и идеология Европы - стали "уважением", "терпимостью" и (самое самоотрицающее из всего) "разнообразием". Такие поверхностные самоопределения могут продержаться еще несколько лет, но у них нет ни малейшего шанса обратиться к более глубокой лояльности, на которую должны быть способны общества, если они хотят выжить в течение длительного времени.

Это лишь одна из причин, по которой, скорее всего, наша европейская культура, продержавшаяся все эти века и поделившаяся с миром такими высотами человеческих достижений, не выживет. Как показывают недавние выборы в Австрии и подъем Альтернативы для Германии, пока вероятность культурной эрозии остается непреодолимой, варианты защиты культуры остаются неприемлемыми. Стефан Цвейг был прав, когда признал, что дело идет к развалу, и был прав, когда признал смертный приговор, который вынесла себе колыбель и Парфенон западной цивилизации. Только он не вовремя. Пройдет еще несколько десятилетий, прежде чем этот приговор будет приведен в исполнение - нами самими. Здесь, в промежутке между этими годами, вместо того чтобы оставаться домом для европейских народов, мы решили стать "утопией" только в исконно греческом смысле этого слова: стать "не местом". Эта книга - рассказ об этом процессе.

***