The Struggle for the Eurasian Borderlands. From The Rise Of Early Modern Empires To The End Of The First World War

Хотя понятие "Ираншахр" было столь же расплывчатым и меняющимся, оно, тем не менее, сохранилось со времен падения Сасанидской империи до наших дней. Она была очень широкой, без привязки к этническим или религиозным границам. Как и в Османской империи, идея постоянно расширяющейся границы преобладала среди правителей вплоть до XIX века. На пике своего развития в 1660-х годах Ираншахр простирался на востоке от оазиса Мерв в Трансоксении и Кандагарине в Афганистане до Дагестана, Армении и Курдистана на западе. Временами эта концепция была пронизана манией величия: "Жажда империи ярко проявилась в повествованиях о Каджарах". Основатель династии, Ака Мухаммад Хан, признавался, что стремился восстановить "естественные границы" Ирана от гор Кавказа до Пенджаба. Каим Макам Фарахани, главный министр наследника престола Аббаса Мирзы, призывал кронпринца воспользоваться случаем смерти царя Александра I в 1825 году, "чтобы захватить Крым и Москву у царя и приступить к завоеванию России и Рума". Даже после того, как иранцы были вынуждены отказаться от всех претензий на афганскую территорию в середине XIX века, многие иранцы продолжали рассматривать Герат как часть своей вотчины. Среди иранской интеллигенции и чиновничества крепко укоренилась идея, что приобретение и защита земли - это символическая мера имперского правления.

Как и Османская империя, Иран понес большие территориальные потери и сократил свои границы в XVIII и XIX веках, о чем будет рассказано в главе 4. Отступление сопровождалось большей секуляризацией государства. В обоих случаях это означало угасание последних остатков мессианства и реальный конец постоянно расширяющейся границы Ираншахра.

 

Китайские империи

До прихода к власти династии Цин (1644-1918) китайцы разработали, по словам А.И. Джонстона, два чередующихся "стратегических культур" для работы с внешним миром в целом и внутренними азиатскими границами в частности. Первую он обозначил как "конфуцианскую", которая делает упор на оборонительную войну и предпочитает переговоры в отношениях с варварами. Вторую он назвал "парабеллум", которая предполагает неизбежность насильственного конфликта. На тактическом уровне китайцы прибегали к различным подходам: поддерживали торговые и даннические отношения; совершали карательные набеги или полномасштабные военные кампании на территории кочевников; играли в варваров против варваров; возводили оборонительные стены. Постоянное решение проблемы кочевников представлялось сложным, если не невозможным, в эпоху, предшествующую современным методам связи и транспорта. Столкнувшись с превосходящими силами Китая на границе, кочевники всегда могли уйти вглубь степи, где преследование было ограничено логистическими соображениями.

На протяжении четырех веков с конца правления династии Тан до монгольского завоевания две стратегии и четыре тактики работали в основном потому, что Китай был защищен от массового вторжения степных кочевников несколькими полукочевыми государствами, занимавшими регион к северу от Желтой реки. Организация мощной монгольской конфедерации под руководством Чингисхана резко изменила стратегический баланс. Монгольская династия потерпела неудачу в своих амбициозных попытках соединить китайскую и степную культуры. Следуя сложившейся практике, монголы укрепили свою власть, переняли культуру и имперскую структуру побежденных, но затем потеряли лояльность племенных вождей, так и не завоевав китайское население. По словам Ф.У. Моте, "они потерпели неудачу по степному образцу". После того как они были свергнуты внутренним восстанием, регион к северу от Желтой реки вернулся к своему традиционному состоянию как сложная граница, где новая, чисто китайская династия Мин (1368-1644), монголы и чжурчжэньские (позже маньчжурские) народы соперничали за господство. В отличие от мест реализации других проектов государственного строительства в Евразии, этническая и религиозная вражда не играла здесь никакой роли, отчасти потому, что в конфуцианской этической системе не было места ни одному из предрассудков.