The Struggle for the Eurasian Borderlands. From The Rise Of Early Modern Empires To The End Of The First World War

В имперский период четырьмя идеологическими основами императорского правления были: (1) боговдохновенная династическая преемственность, хотя и непоследовательно соблюдаемая; (2) миф об основании, основанный отчасти на древних хрониках и эпической поэзии, а отчасти на изобретениях интеллектуалов на службе государства; (3) набор культурных практик, призванных прославить власть правителя, спроецировать его силу и запугать его подданных и иностранных соперников; (4) символическое представление о пограничных землях как неотъемлемом проявлении имперской власти. Амальгама этих четырех реальных и символических репрезентаций власти составляла имперскую культурную систему.

Наследственная династическая идея была окутана квазибожественным и сакральным ореолом и превращена в политическую теологию христианскими и мусульманскими священнослужителями или конфуцианскими учеными. Под политической теологией здесь понимается символический перенос церковных тропов и образов на их монархические эквиваленты. Несмотря на свою долговечность, династическая идея не была всегда была источником стабильности. С биологической точки зрения она зависела от превратностей человеческой рождаемости и смертности. Бездетность, отсутствие мужского потомства, преждевременная, случайная или насильственная смерть правителя или назначенного им наследника могли привести, и слишком часто приводили, к кризису престолонаследия. Например, в Османской империи на протяжении веков не существовало закона о престолонаследии. Согласно древней тюркской традиции, власть правителя определялась божественной судьбой. Это означало, что тот, кому из сыновей султана удавалось захватить власть, часто в результате борьбы фракций, получал легитимность. Оказавшись на троне, султан был вправе устранить своих братьев. Принцип старшего по возрасту мужчины как законного наследника был официально принят только в 1617 году. Попытка закрепить первородство была предпринята только в середине XIX века. В Российской империи не было установленного принципа наследования, пока Павел I не установил его в конце XVIII века. В империи Габсбургов предполагаемый конец мужской линии в начале XVIII века привел к ряду внутренних уступок и международных соглашений, которые обеспечили трон Марии Терезии, но ценой развязывания войны за австрийское наследство. В Китае внешние признаки того, что Небесный мандат был отозван, могли привести к смещению правителя. При Каджарах шах мог назначить своего преемника, но после его смерти могла возникнуть и возникла борьба за власть.

В политическом плане теоретический абсолютизм династического правителя в этих обществах также смягчался привычкой. Перевороты, которые все чаще происходили в XVIII и XIX веках, часто оправдывались апелляцией к высшему принципу справедливости. Учитывая божественную санкцию императорского правления, династические кризисы могли быть объяснены только таинственными целями божества. Бывали случаи, когда эти цели превосходили человеческое легковерие.

Имперские культурные системы евразийских мультикультурных государств черпали вдохновение из общего источника мифов, заложенных в двух великих традициях древнего мира: римско-византийской и Ахеменидско-сасанидский, на который наложились христианские и исламские вкрапления. Символы и образы, почерпнутые из тех же источников, украшали дискурсивные и материальные артефакты императорского правления. Китай был в некотором роде особым случаем. Однако династия Циндов также основывала свои притязания на легитимность в терминах translatio imperii, продолжения древней, непрерывной традиции, заложенной в конфуцианской мысли.