The Взгляд

В классический российский, а затем советский период русская интеллигенция существовала как бы в двух измерениях: земном и небесном. Земное – это кабинет, в который ты можешь войти, а небесное – какие истины ты открываешь и какой вес ты будешь иметь в вечности. Поскольку вес в вечности измерить было нельзя, то интеллигент мог утешаться тем, что когда-нибудь он будет признан, пусть даже сейчас живет в бедности и безвестности.

(Кстати, для некоторых вечность наступала сразу после смерти: так многие художники рубежа XIX—XX веков заканчивали жизнь в нищете, а после смерти начинали стоить миллионы и становились классиками. Правда, из миллиона нищенствующих, которые полагали, что обретут вес в вечности, лишь единицы становились классиками, а остальные продолжали существовать в еще большей безвестности и после смерти. Впрочем, некоторых откроют позже, ибо нет такой табели о рангах, которая не может быть пересмотрена.)

Наличие двойного стандарта успеха – земного и небесного – отличало интеллигенцию от других сословий. Ведь, как правило, сословие живет одним измерением. Конечно, на это можно возразить, что весь христианский мир живет в отрицании земных радостей ради будущих благ. Но прагматизм нового времени показывает, что на постхристианском пространстве земной успех продолжает приобретать все большее значение, а в условиях рынка становится для интеллигенции более проблематичным.

В основном это относится к классической интеллигенции, которая стремится к вечным ценностям, и не касается нового поколения интеллектуалов, которые довольно успешно конкурируют за ценности земные.

Интеллигент – это человек, который занят поиском абсолютных ценностей в мире, где царят относительные. Он находится за пределами реального общественного развития, и его функция состоит в том, чтобы, как говорил вождь рабочего класса Владимир Ильич Ленин, дать голос тем, кто этого голоса не имеет. Когда безъязыкая толпа возжелала приобщиться к процессам управления и вершению собственной судьбы, появилась необходимость в группе людей, которые этой толпе могли дать язык. Так возникла интеллигенция.

Роль интеллигенции как вербализатора народных чаяний утрачивается только сейчас, поскольку повсеместное распространение средств массовой информации делает рядового гражданина способным вполне членораздельно изложить власть имущим свои пожелания. Интеллигенция всегда выражала именно чужие чаяния, а не свои мнения и представления. И пока у тех, за кого она говорила, своего голоса не было, интеллигенция служила объединяющим началом. Она стояла у истоков формирования наций, цементировала их общую культуру, определяла функцию и роль письменных языков, а потому в результате оказалась у истоков всех видов национализма. Определив национальное единство, она не смогла расстаться со своими достижениями и в момент распада социалистической системы оказалась на первом плане: в авангарде этнических чисток, войн и столкновений, базировавшихся на сформулированных интеллигенцией идеях национальной самобытности и национального самосознания.

Интеллигенция всегда жила в абсолютах и если и служила где-то, то рассматривала эту службу в радикальном отрыве от служения. Служение дается человечеству в целом, народу, иногда Богу, а служба – неизбежное зло, которое нужно делать, чтобы не умереть от голода. Рыночная экономика привела к тому, что в обществе победила система ценностей, основанная на финансовых потоках, которые контролируешь. А некоторые представители того, что раньше называлось интеллигенцией, контролируют сегодня мощные финансовые потоки, причем непосредственно. В отличие от умного еврея при губернаторе. В этом смысле можно говорить о том, что наступил период радикального раскола внутри сословия, потому что разрыв между нищим интеллигентом и интеллигентом преуспевающим, между безработным кинематографистом и Константином Эрнстом становится все более значительным, и, по сути, они относятся уже к разным слоям общества и лишь условно могут быть отнесены к одной прослойке работников умственного труда».

Владимир Мукусев, теледиссидент

В 1991—1992 годах мне достаточно много неприятных упреков довелось выслушать за публикацию в «Московском комсомольце», «Неделе» и «Новом Взгляде» бесед с «телепредателями» Ломакиным и Мукусевым. Дескать, забвение для телевизионщиков есть смерть, а эти-де, большего не заслужили. С первым тезисом (насчет забвения) согласен, а вот насчет свирепой кровожадности наших сограждан разговор особый… Замечу лишь, что ни один из экс-ведущих «Взгляда» на казнь не наработал. На мой взгляд. И карать их остракизмом не очень-то справедливо.