Тяпа, Борька и ракета

— Вас не возьму! — предупредил Дронов. — Плохие глаза надо беречь.

— Жаль, — искренне огорчился Елкин. — Вы-то небось катались, а я нет. Ну, а учеников принимаете?

— Как зовут?

— Пальма, Пестрая, Козявка, Мальчик, Кусачка.

— А-а, та самая, которая цапнула вас за ладонь, — вспомнил Дронов. — Принимаю, весьма охотно. И постараюсь создать все зависящие от меня неприятности.

— Вот видите, какой он добрый? — торжествующе обратилась к присутствующим Зина.

— Это не он, а машина, — вздохнула Валя. — Если б только можно было предупредить наших собачек об опасности!..

— Прошу ничего им не рассказывать, — пошутил Дронов. — Мне надо знать, как они будут привыкать к перегрузкам.

Машина была создана специально для неприятностей. Называлась она центрифуга. Крутясь, центрифуга развивала большую скорость и искусственно вызывала невидимую тяжесть.

Врач и его помощница укладывали Кусачку вместе с лотком в кабину-люльку и закрывали дверцу.

— Лежи спокойно. И не верти хвостом, — наказывал каждый раз веселый доктор.

Урчал мотор, люлька, качнувшись, трогалась с места. Стены устремлялись навстречу собаке и проносились мимо нее совсем рядом, сливаясь в одну сплошную полосу. Ветер раздувал шерсть, холодил нос и, как казалось Кусачке, давил на нее с такой силой, что едва можно было повернуть голову. На лету люлька постепенно поднималась, кренилась набок. Из-под машины, где за столом возле экрана телевизора и приборов, сидели врач и лаборантка, представлялось, что люлька скользит прямо по стене. Так мотоциклист в цирке ездит внутри шара.

Чем быстрее летела кабина, тем сильнее и сильнее невидимое чудище прижимало собаку к лотку. Вес ее все увеличивался. Пятикилограммовая Кусачка как бы превращалась сначала в большую дворняжку, потом в легавую и, наконец, в овчарку. Но она, конечно, не увеличилась при этом в размерах, а, наоборот, стала даже меньше: ее сдавила сила перегрузки.

По приборам Дронов видит: вот собака уже в семь раз тяжелее. В телевизоре — похудевшая мордочка. Значит, кровь стала такой же весомой, как и железо. Ох, как трудно работать сердцу! Оно тоже словно из железа…

Стоп! Мотор смолк, рама еще крутится.

Собака чувствует необыкновенную легкость, и ей кажется, что она неподвижно висит в воздухе. Она не замечает, как останавливается кабина.

— Жива? — шутливо спрашивает Дронов, заглядывая в люльку.

Жива! Но в каком виде… Дышит часто, растерянно моргает и слюны напустила целую лужу.

— Молодец! — говорит доктор и гладит вздымающиеся бока Кусачки. — Вот что значит быть дворняжкой и испытать в жизни то да се! Пудель не вынес бы таких неприятностей. Я знаю одного пуделя, — продолжает Дронов, обращаясь к собаке и внимательно осматривая ее, — так этот пудель умен, просто талантлив. Но весь свой талант тратит на пустяки: подает хозяину тапочки. Он бы не выдержал центрифуги.

— А она завтра выдержит? — спросила Зина.

— Выдержит.

Назавтра невидимка еще сердитее, Кусачке еще труднее. Она лежит в люльке головой вперед, и тяжесть наваливается прежде всего на голову. Кровь отхлынула к ногам. У Кусачки темнеет в глазах, она словно проваливается в пропасть — теряет сознание.

В следующий раз она летит задом наперед. И вместо черной пелены на нее наплывает красная, потому что теперь кровь ударяет в голову. Снова она без сознания. Ведь каждая клеточка тела давит на своих соседей, и кровь прежде всего подчиняется властной силе перегрузки.

Дронов знал, как чувствовала себя в кабине Кусачка. Знал и о черной, и о красной пелене. И по своему опыту, и по записям прибора акселерографа. Прибор чертил на бумаге зубчатую линию, похожую на неровный забор, и она рассказывала, сколько перегрузок вынесла собака (то есть во сколько раз увеличился ее вес) и сколько минут или секунд они действовали.

Еще Дронов знал, что лучше всего, когда невидимые силы атакуют летящего от груди к спине или, наоборот, от спины к груди, а полет вперед головой или вперед ногами — самый неприятный: испытатель теряет сознание.

И все-таки врач укладывал собак в свою машину и так и эдак. Следя за ними по приборам, Дронов мурлыкал песенку:

То да се,
Се да то, —
Это надо понимать.
Все удары
Невидимок
Нам придется испытать.

Зина сидела рядом с Дроновым и заполняла дневник тренировок. А самый точный протокол вели приборы: они записывали на ленте все перегрузки, которые атаковали собак и в грудь, и с боков, и сзади.

Зина не спрашивала Дронова, зачем они разрисовывают зубчатыми линиями сотни метров фотоленты. Она соображала сама: «Наверное, Дронов хочет сравнить записи. Вот полетит ракета, приборы доложат о самочувствии собак, запишут на новые ленты. Тогда Дронов берет те и эти ленты и узнает, какие невидимые силы набрасываются на космонавта в полете. Вот молодец!»

То да се,
Се да то, —