Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Не пытай ни о чем доругой,
Легкой ткани льняной не трогай.
И в пыли не пытай следов, —
Не ищи невозможных слов.
Посмотри, как блаженны дети.
Будем просты сердцем и мы.
Нету слов об этом на свете,
Кроме слов — последних — Фомы.[567]

«Господь мой и Бог мой!»[568] Но не успела она произнести эти слова, как происходит нечто страшное: на одно какое-то мгновение в нее входит бес, и уже не своим голосом она хрипит:

Когда я воскрес из мертвых,
Одно меня поразило:
Что это восстанье из мертвых
И все, что когда-нибудь было, —
Все просто, все так, как надо…
Мне раньше бы догадаться!
И грызла меня досада,
Что не успел догадаться.[569]

Еще в <19>18 г., когда она в мертвом Петербурге, над которым «распростерся грех», плача, повторяла: «Сердце мое, воскресни! Воскресни!»[570], знакомый ей с детства голос шептал: «Воскресение — не для всех». Теперь она думает, что уже воскресла. Отлично. Так вот ей ко дню ее преждевременного воскресения — подарок: красное яичко.

Она пишет и подписывает своим именем следующие строки:

Не предавайся никакой надежде
И сожаленью о былом не верь.
Не говори, что лучше было прежде,
Ведь, как в яйце змеином, в этом Прежде
Таилось наше страшное Теперь,
И скорлупа еще не вся отпала,
Лишь треснула немного, — погляди.
Змея головку только показала,
Но и змеенышей в яйце не мало…
Без отвращенья, холодно следи:
Ползут они скользящей чередою,
Ползут, ползут за первою змеею,
Свивая туго за кольцом кольцо…
Ах да! И то, что мы зовем Землею, —
Не вся ль Земля — змеиное яйцо![571]

В доказательство, что, когда Гиппиус писала это стихотворение, она не была собой, приведу первое и последнее четверостишие ее же стихотворения «Божья» от ноября <19>16 г.:

Милая, верная, от века Суженая.
Чистый цветок миндаля,
Божьим дыханьем к любви разбуженная.
Радость моя — Земля!
………………………………….
Всю я тебя люблю. Единственная.
Вся ты моя, моя!
Вместе воскреснем, за гранью таинственною,
Вместе, — и ты, и я!

В этом самоотрицании, впрочем, — нового ничего. Оно существовало всегда, в большей или в меньшей степени, и отражалось в ее поэзии не в столь, может быть, категорической форме, не менее выразительно. Вот, например, начало написанного ею в 1908 г. стихотворения «Земля»:

Пустынный шар в пустой пустыне,
Как Дьявола раздумие…
Висел всегда, висит поныне…
Безумие! Безумие!

Тогда она еще сознавала, что мир в том виде, в каком он ей иногда рисовался, — безумие. Теперь же, когда она действительно коснулась дна, она это безумие не сознает, во всяком случае, слова этого не произносит. Вот, может быть, из всех ее стихотворений — самое страшное.

Вскипают волны тошноты нездешней
И в черный рассыпаются туман,
И вновь во тьму, которой нет кромешней.
Скользят назад, в подземный океан.
Припадком боли горестно-сердечной
Зовем мы это здесь, но боль — не то.
Для тошноты подземной и навечной
Все здешние слова — ничто.
Пред болью — всяческой — на избавленье
Надежд раскинута живая сеть.
На встречу новую, на дружбу, на забвенье.
Иль, наконец, надежда — умереть.
Будь счастлив, Дант, что по заботе друга
В жилище мертвых ты не все узнал,
Что спутник твой отвел тебя от круга
Последнего. Его ты не видал.
И если б ты не умер от испуга,
Нам все равно о нем бы не сказал.[572]