Читаем Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения полностью

Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

В противоположность Злобину, ищущему между строк лицо автора: «Стихи сами по себе, стихи, как таковые, отдельно от человека, их пишущего, мало меня интересуют, — говорит он в своей статье о В. Смоленском («Возрождение», тетр<адь> 70), — я не ищу за стихами никакого лица. Стихотворение само по себе, как таковое может поразить, пронзить, и для меня поэзия так же таинственна, как таинственна музыка. Оба эти искусства проходят через людей, как через радиоприемники — передатчики ЗВУКА, и меня волнует ЗВУК, но не марка аппарата, не его сложный механизм, винты и антенны».

Что же взволновало меня в Злобине, помимо качеств стиха, — а качеств у него много, и среди них нельзя не отметить уверенного владения ямбом и прекрасного слуха, не допускающего никаких ошибок фонетики?

Раздвоенность — тема не новая, борьба добра со злом тоже не сегодня придумана, зависит, какими словами о ней говорить, ведь важно не «что», а «как» (Злобин не задумывается над избитостью темы, когда пишет о звезде в окне, и совершенно прав), есть в его стихах тот провал в небытие, тот младенец мертворожденный, которого провидит не сам он, а его муза, и к этому провалу мы подходим постепенно, через отдельные ноты, отдельные музыкальные фразы, грозно звучащие то здесь, то там.

Вот, слушайте, близнецы приближаются к слиянию:

С младенцем нежным, чуть не с люльки,Связался черт, и сам не рад.То подавай ему свистульки,То барабан, то шоколад.Младенец плачет и смеется,Недавний вспоминает рай,И черт несчастный, как ни вьется,А райских слуг изображай.Потом, без всякого уж толка(Однако черт ничуть не зол),Хромого представляя волка,На четвереньки и под стол!Так дни бегут. Растет младенец,Стареет незаметно бес.Теперь он страшен, как чеченец.Но зверь лицом — душой воскрес.А страж-хранитель, что в загоне,Слетев с заоблачных высот,Смиренно-тих, как на иконе,Ему свой меч передает…

и дальше, — развитие темы:

Лишь дойдя до крайнего предела,Где душа испепеляет тело,Где добро и зло — одно и то жеИ любовь на ненависть похожа,Только в час, когда теряешь веру,Ты найдешь божественную меру,Двух миров согласную природу.……………………………………

Признав согласность двух миров, остается шаг до слияния. Двуликая муза не может не признаться в том, что близок, отчаянно близок провал в небытие, и теряет себя в лабиринте сна:

О снах молчи! Знай, сна не рассказать,Не выразить ни радости, ни боли,Волшебный этот свет как передать,Что обновляет душу поневоле?Иль тот, другой, чей незаметный следОпасен, как смертельная зараза?О ничего в нездешнем мире нет,Доступного для уха иль для глаза.Как объяснить, чем страшен этот сон,Сам по себе такой обыкновенный,Что с детства, с незапамятных времен,Мне снится, повторяясь неизменно?Все тот же полукруглый коридор,И я иду, не смея оглянуться.Но главное: мне снится до сих пор,Что я заснул и не могу проснуться.

В слиянии — гибель, а не спасение. Тема провиденного Люцифера тоже стара, но все, кто ее затрагивали, прельщенные образом бога тьмы, тоскующего о потерянном рае и вновь его обретающего, останавливались на слиянии двух начал, с соответствующим хором небесных сил и немолчной осанной от края до края вселенной. Что и говорить — соблазнительно и для поэтов, и для художников, и для композиторов! О дальнейшем молчали и молчат. И ни у одного поэта, каким бы он ни был провидцем, мы не читали: