Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

«Я первый в русской печати указал, — сообщает М.Е. Вейнбаум, — на деятельность Льва Добрянского, профессора Джорджтаунского университета в Вашингтоне и председателя Украинского конгрессовского комитета, самого энергичного антирусского пропагандиста в Америке».

Этот Добрянский в издаваемом им на английском языке «Бюллетене» позволил себе утверждать, что никакого геноцида в отношении русского народа в Советском Союзе не было. Коммунистическая диктатура уничтожила другие народы, но русский народ от нее не страдал, русских людей не морили ни голодом, ни чистками, ни пытками, ни ссылками в концентрационные лагеря, ни расстрелам они не подвергались.

«Что же удивительного, — спрашивает в заключение М.Е. Вейнбаум, — что сторонникам расчленения России удалось навязать свою резолюцию съезду в Антигуа? Ничего удивительного также и в том, что автором резолюции Конгресса был тот же Добрянский».

Теперь этот автор рвет и мечет по поводу того, что Конгресс «испортил» текст его резолюции, — он предлагал меры для освобождения порабощенных народов, а Конгресс ограничился призывом к молитве за их освобождение.

Но особенно интересно для нас то, что сообщает М.Е. Вейнбаум о борьбе с расчленителями русских организаций. «Все наши выступления были случайны и разрознены, — говорит он, — а противник действовал планомерно, неустанно и там, где это было важнее всего. Я не раз доказывал, что российской эмиграции в Соединенных Штатах следует объединиться на одном — на создании общими усилиями Комитета для правильного осведомления американского народа и правительства о России. Но этого не было сделано».

И не только этого не было сделано, но было сделано как раз обратное. Когда украинцы-галичане говорят, что большевизм — «це московска натура» или что все русские эмигранты без исключения — духовные дети московского большевизма — это одно, а когда то же говорит Н. Ульянов — это совсем другое. Что Ленин со своими приверженцами — в общей линии русской интеллигенции, что он продолжатель ее традиций — вытекает из статьи Ульянова само собой. И тогда прав не только маниакальный русофоб Добрянский, но и кардинал Спельман, утверждающий, что русский народ — это народ убийц.

И никакие статьи с угрозами, никакие резкие резолюции — делу уже не помогут. Все это запоздало. «После драки кулаками не машут», — говорит М.Е. Вейнбаум. «Кроме того, резолюция о молении за порабощенные народы потеряла всякий смысл в тот самый момент, когда она была принята, потому что Соединенные Штаты вступили на путь новой политики в отношении Советского Союза, которую с идеей расчленения связать никак нельзя».

Не знаю. Не уверен. Но не настаиваю. Поживем — увидим.

Спуск на тормозах [428]

«Скажем откровенно — советская литература знавала периоды больших дерзаний и больших успехов, чем за последние годы». Это говорит Илья Эренбург в новогоднем номере «Литературной газеты» — и ниже: «Но при всех успехах советской литературы мы еще не достигли высот наших предшественников».

Такова оценка Эренбурга советских достижений в области изящной словесности, и требовать от него большего было бы грешно. Потуги создать «по щучьему веленью» великую литературу не привели пока ни к чему.

Но если среди современных советских писателей нет ни одного, чей талант был бы по силе равен таланту Чехова или, на худой конец, Горького, писателя лишь наполовину советского, то справедливо ли винить в этом исключительно «партийное руководство»? Что «забота» о писателе «родной коммунистической» действует на творческую личность разрушительно — сомненью не подлежит, при условии, конечно, что таковая имеется, хотя бы в состоянии эмбриональном. Иначе непонятно, откуда и почему это количество несуществующих книг, что как из рога изобилия заваливают советский книжный рынок.

Когда-то, еще до войны, в Париже, в «Зеленой лампе» был поставлен вопрос о «конце литературы»[429]. Что, если этот конец ныне в самом деле наступил или близок? «Среди молодежи теперь происходит оживленная дискуссия, — сообщает Эренбург. — Ее тема может удивить: юноши и девушки горячо спорят — не обречено ли искусство на гибель или, во всяком случае, на прозябание, нужно ли оно людям нашей эпохи?»

Тема как нельзя более актуальная, и дискуссии на эту тему происходят не только в России и не только в русской среде. Кризис искусства волнует сейчас многих — не оттого ли, что он связан с другим, более общим и более глубоким — с кризисом совести?

Эренбург удивляется. «Почему именно теперь, — спрашивает он, — в эпоху большего благополучия и укрепления общества могли хотя бы у незначительной части молодежи возникнуть подобные сомнения?» Да, почему именно теперь? Вопрос поставлен правильно, и к ответу следует прислушаться. «Дело не только в ослепляющих успехах науки и в развитии техники, — говорит Эренбург. — Имеются другие, более серьезные причины — недостатки эстетического воспитания, тени прошлого— полунигилиста-полу конструктивиста, — воскресшие в некоторых письмах читателей «Комсомольской правды»…»