Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Достоевский с самого начала не признавал Папу и не верил в его непогрешимость. Но идея о «Папе-Антихристе» вполне у Достоевского созрела и получила свое художественное завершение лишь в «Братьях Карамазовых» — в «Легенде о Великом инквизиторе». Напомню, кстати, что та же идея — у Владимира Соловьева в «Повести об Антихристе»[256], хотя он к католичеству относился, скорее, положительно и, по слухам, даже его принял.

В «Бесах» Верховенский, объясняя структуру будущего государства, говорит: «Папа — наверху, мы — вокруг и т. д.». Странно было слышать эти слова во французском театре в 1959 г. И я чувствовал, что сердце моего соседа француза в унисон с моим не билось.

Другое, тоже еще не исполнившееся, пророчество Достоевского — о будущем Европы (Камюс его не приводит). «Будущее Европы, — говорит Достоевский, — принадлежит России». Это можно толковать по-разному, в плохом и в хорошем смысле — как мировую победу русских коммунистов или как влияние освободившейся от бесов России.

«Вы увидите, — пишет Гоголь в письме «Страхи и ужасы России»[257], — что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой не продают больше на европейских рынках».

Камюс считает Ставрогина героем нашего времени. Но для нас он перестал быть актуальным и эсхатологические пророчества Достоевского нас уже не потрясают, во всяком случае, в той степени, в какой потрясали до последней войны. С тех пор изменилось многое. Мы как будто начинаем выздоравливать, а Европа наоборот — слабеть, сдавать позиции — вянуть, чему верный знак воцарившаяся в мире трансцендентная скука вроде той, что сто лет назад мучила Гоголя. «Непонятною тоскою уже загоралась земля, — писал он, — черствее и черствее становится жизнь; все мельчает и мельчает и возрастает только ввиду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире».

Нет, Достоевского целиком с его мировой революцией, с Папой-Антихристом Запад не примет никогда. И будет прав. В отрицании Достоевским западного христианства и этим самым западной культуры, ибо оно ее создало, — величайшая гордыня.

2. Советские постановки Достоевского

Неприемлем в необработанном виде Достоевский и для советской власти, но, конечно, по другим причинам.

Для русского театра он был настоящим кладом. Его поняли и оценили еще до революции. Такие постановки, как постановка Московским Художественным театром[258] «Бесов» и «Братьев Карамазовых», останутся навсегда величайшим достижением театрального искусства.

Таким образом, советская власть вопреки своему утверждению Достоевского не открыла. Напротив, ничье наследие не подвергалось такому гонению, как наследие Достоевского. Если его романы (старые издания) еще можно было с трудом достать у букинистов, то постановка пьес была принципиально запрещена. Когда в 1929 г. Московский Художественный театр возобновил «Братьев Карамазовых», он получил резкий выговор и был обвинен в пропаганде враждебной пролетарской культуре идеологии.

В новом издании Советской энциклопедии можно найти сведения о постановках Московским Художественным театром пьес Чехова и Горького, но о постановках — дореволюционных — Достоевского и о попытках их возобновления не сказано ни слова. Удивляться этому, впрочем, не приходится. Коммунисты отлично знают, что Достоевский — их враг, враг проницательный и глубокий, убежденный обличитель их доктрины, существо которой он понял и раскрыл задолго до их прихода к власти.

В настоящее время над творчеством Достоевского работают 18 крупнейших и известнейших театров СССР. Приспособлены для сцены, кроме «Бесов», все основные романы. А по последним сведениям, и постановка «Бесов» лишь вопрос времени (и ловкости рук).

Как могло, однако, произойти это невероятное событие — восхождение Достоевского на советскую сцену?

Его реабилитация началась уже во время войны. Но и до того, несмотря на все усиливающееся гонение, пьесы Достоевского с советской сцены никогда не исчезали надолго.

Еще в двадцатых годах можно было видеть знаменитого актера Орленева[259] в роли Раскольникова. Гастролируя по многим городам Советского Союза, он неизменно включал в свой репертуар инсценировку «Преступления и наказания».

В этой же инсценировке тогда же очень часто выступал Петров-Братский, актер меньшего масштаба, но необычайно популярный у зрителя провинции.

Известный актер Блюменталь-Тамарин чуть ли не до самой войны гастролировал в «Идиоте», играя Рогожина.

В 1932 г. на малой сцене Московского Художественного театра был поставлен «Дядюшкин сон» и приблизительно в то же время вторым Московским Художественным «Униженные и оскорбленные».

Прогремела на весь Советский Союз сцена разговора Ивана Карамазова с чертом, длившаяся час сорок минут, которую Качалов[260] играл на эстраде.