Тяжелая корона (ЛП)

— Ты очень хорошо справился с Кармин и Риччи, — говорит мой отец своим низким, хриплым голосом.

Я пожимаю плечами, откусывая кусочек лосося.

— Я просто сделал то, что ты всегда говорил.

— Что?

— Ты сказал, что Дон должен быть как царь Соломон, если одна из сторон уходит счастливой, значит, компромисс был несправедливым.

Папа посмеивается.

— Я это сказал?

— Да.

— Я рад, что ты запомнил, mio figlio⁴. Я хотел научить Данте. Я всегда думал, что он займет мое место.

— Он займет, — говорю я, неловко ерзая на своем стуле.

— Возможно, — говорит папа. — Я думаю, он ставит любовь выше семьи или бизнеса. Его любовь уводит его в другом направлении.

— Он вернется, — говорю я. — Как он вернулся из армии.

Папа испускает долгий вздох. Он не притронулся к еде.

— Когда он завербовался, я знал, что он никогда не будет Доном, — говорит папа.

— Тогда это сделает Неро.

— Неро великолепен. И безжалостный, — соглашается папа. — Но он родился одиночкой. Он всегда был таким.

Я бы согласился с этим раньше… что Неро должен был быть волком-одиночкой. Пока он не удивил меня, влюбившись.

— Кажется, он очень увлечен Камиллой, — отмечаю я.

— Камилла — продолжение его самого, — говорит папа. — Anime gemelle. — Родственные души.

Я ем больше салата, поэтому мне не нужно смотреть прямо на своего отца.

Я боюсь того, что он пытается сказать.

Мы сидим на крыше, под ароматным виноградом, который свисает тяжелыми гроздьями. Их толстые листья сохраняют стол в тени и прохладе даже в разгар лета.

Мы едим с тяжелых оловянных тарелок, которые моя прабабушка привезла из старой Англии. Бедной Грете приходилось таскать их вверх и вниз по лестнице для бесчисленных обедов на крыше. Но она никогда не жалуется. Она просто закатывает глаза, когда мы пытаемся помочь. Она говорит, что лень — это единственный грех, а работа сохраняет молодость.

Может быть, поэтому мой отец становится таким старым.

— Я построил эту империю, — тихо говорит папа. — Как и мой отец, и его отец. Каждое поколение добавляло. Увеличивая наше богатство и власть. Теперь этот город принадлежит нам вместе с Гриффинами. Майлз — связующее звено между нашими семьями. Уверенность в том, что наше будущее будет переплетено.

Он делает паузу, чтобы перевести дыхание. Слишком долгие разговоры утомляют его.

— Но никогда не думай, что мы в безопасности, Себастьян. Все династии кажутся непобедимыми, пока не падут. Всегда есть претендент, который роется в фундаменте. Царапает стены. Ты не знаешь, насколько разрушена твоя крепость. Пока все не рухнет вокруг тебя.

— Мы отбили множество претендентов, — говорю я.

Мой отец тянется через стол, чтобы положить свою руку на мою. Его пальцы все еще толстые и сильные, но ладонь прохладная, изнутри не исходит никакого тепла.

— Пути назад нет, — говорит он, его сверкающие глаза впиваются в мои. — Нет ни сокращения, ни отставки. Мы сохраняем нашу власть. Или мы будем уничтожены нашими врагами. Если крепость падет… нас больше ничто не защитит. Шакалы придут, чтобы разделаться с нами, один за другим. Каждый старый враг. Каждый старый обидчик. Они вернутся, чтобы найти нас.

— Ты сегодня в хорошем настроении! — Грета говорит, пытаясь разрядить напряжение. — Никто не придет за нами.

— Мы все время движемся к законности, — говорю я папе. — Когда-нибудь в скором времени мы будем, как Кеннеди или Рокфеллеры, вся наша криминальная история будет скрыта под ковром нашего законного богатства.

Папа не успокоился. Его пальцы сжимаются вокруг моей руки сильно. Сильнее, чем я думал, он мог.

— Возможно, законно, но никогда не мягко, — говорит он мне. — Обещай мне, Себастьян.

— Я обещаю, — говорю я, не совсем уверенный, на что соглашаюсь.

— Что мы делаем, когда нас бьют? — требует он.

— За каждый удар отвечай еще тремя, — декламирую я. — Наша ярость подавляет их жадность.

— Верно, — папа кивает.

Грета поджимает губы. Ей не нравятся такого рода разговоры. Особенно не за обеденным столом.

— А десерт есть? — я говорю, чтобы сменить тему.

— У меня внизу шербет, — говорит Грета.

Она начинает собирать тарелки, и я помогаю ей, хотя знаю, что это ее разозлит. Она цокает на меня и говорит: — Оставайся здесь! — я все равно помогаю ей отнести посуду вниз, замечая, что мой отец так и не притронулся к еде.

— Он был таким всю неделю? — я спрашиваю ее, как только мы спускаемся по лестнице за пределы слышимости.

— Мрачный? — она говорит. — Параноик? Да.

— В чем проблема?

Грета качает головой, не желая говорить о моем отце за его спиной. Она была непоколебимо верна ему всю мою жизнь.

— Тяжело, когда вы все уходите, — говорит она. И затем, спустя мгновение, она признает: — Он забывает о вещах.

Моему отцу всего семьдесят один. Не такой уж и старый. Время уносит его все быстрее и быстрее, но он мог бы прожить на двадцать лет дольше. Может быть, больше. Он всегда был таким проницательным. Даже если он забывчивый по сравнению с прежним собой, я не могу не думать, что это все равно лучше, чем у большинства людей.

— Ему нужно снова встретиться с доктором Блумом? — я спрашиваю Грету.