Тяжелая жизнь

Сильный порыв весеннего ветра, чуть не сорвавший с головы ее шляпу, заставил ее очнуться. Она глубоко вздохнула и выпрямилась. Много горя перенесла уже она в жизни; надобно было перенести еще и это. Прежде всего необходимо вернуться домой, — мать ждет к обеду. Идти домой, рассказать все матери, слышать ее упреки, жалобы, сетования… Нет, нет, это уж слишком тяжело, лучше уйти куда-нибудь далеко, далеко… Уйти? Но куда же? Маша горько усмехнулась этому мимолетному желанию. «Пустяки, я ведь уж не дитя, усовещивала она сама себя, — от неизбежного не уйдешь; мать все равно рано или поздно узнает всю историю с Негоревыми. Лучше скорей ей все рассказать, скорей выслушать все, что она скажет по этому поводу, да и конец; a там после будь, что будет.»

Она с выражением твердой решимости сжала свои тонкие, бледные губы и быстрыми шагами, не давая себе ни останавливаться, ни раздумывать, пошла к дому.

Войдя в мастерскую, она с удивлением заметила, что Ирина Матвеевна не сидит на обыкновенном месте за работой, что она стоит y окна, пригорюнившись и ничего не делая. Девочки также не работают, a тихонько шепчутся в уголке.

— Я опоздала, маменька! Вы меня ждали к обеду? — обратилась к матери Маша, стараясь казаться, по возможности, спокойной; ей не хотелось начинать неприятных объяснений при девочках; она решила отложить их до вечера, до того времени, когда они улягутся спать.

— К обеду? — переспросила Ирина Матвеевна. — Э, что обед! — прибавила она, как-то безнадежно махнув рукой. — Я и об обеде, и обо всем забыла.

— Что же случилось? — тревожно спросила Маша.

— Славная штука случилась, нечего сказать! — заговорила Ирина Матвеевна, видимо радуясь, что нашлось с кем поделиться горем. — Наш-то хваленый Павел Васильевич, — уж как я всегда за него стояла, как его прославляла, — хорош гусь: года нет жене, a он опять задумал жениться, и ведь как — молчком, тайком! Вчера еще его видела, ни слова не говорит; сегодня на рынке встретила Анисью, Сафонихину кухарку, она мне все и рассказала.

— На ком же он женится? — спросила Маша, не вполне соображая из-за чего так волнуется мать.

— Да говорю же тебе, на Сафонихе. Кабы на хорошей женщине, так еще полбеды, a она ведь известно, дрянь бабенка. Первого своего мужа поедом ела, и этому тоже будет. Да мне он что? Наплевать! Сам дурак в петлю лезет! Мне деток жалко: ведь этакая мачеха со свету их сживет!

Теперь и Маша поняла чувства матери. Она не была знакома с Сафоновой, но несколько раз встречала ее в церкви и на улице; эта высокая, полная купчиха, с разбитными манерами, слегка набеленным лицом и подчерненными бровями, всегда возбуждала в ней отвращение. Мысль, что подобная женщина займет место доброй, скромной Груши, что Грушины дети будут зависеть от нее и называть ее матерью — эта мысль была невыносима.

— Да правда ли это, не простые ли это сплетни? — несмело заметила она.

— Ну, вот выдумала, сплетни! Уж об этом все говорят! Только мы, родные, ничего не знали! Я хочу ужо вечерком сходить к Павлу Васильевичу, высказать ему все, как он губит и себя, и детей, — почем знать, может он и уважит старухино слово!

— Что же, сходите, попытайтесь, — согласилась Маша, хотя в душе она не надеялась на успех материнского красноречия.

Ирина Матвеевна пробыла y Павла Васильевича недолго и вернулась от зятя сильно расстроенная.

— Подлец этакий! — жаловалась она, — чуть не выгнал меня, меня-то, Грушенькину мать! «Не в свое, говорит, дело вступаетесь. Я совершеннолетний, на ком хочу, на том и женюсь». Я было об детках заикнулась, — слова не дал сказать: «мои, говорит, дети; в обиду не дам, будут к Аполлинарии Васильевне — это к Сафонихе-то — почтительны, она им завсегда может мать заменить». — Хороша мать!

И бедная женщина горько заплакала. Маша не имела сил утешать ее, она плакала вместе с ней, плакала и о судьбе своих маленьких племянниц, и о своем собственном горе.

На следующее утро Ирина Матвеевна; задав работу девочкам, пошла проведать своих маленьких внучек.

— Надо хоть последние деньки наглядеться на них, да поласкать их! — говорила она. — Может, новая-то хозяйка и в дом к себе пускать не будет.

Маше стало тоскливо сидеть в мастерской одной с девочками, не принимавшими ни малейшего участия в неприятностях семьи и пользовавшихся отсутствием хозяйки, чтобы вдоволь наболтаться и нахохотаться. Она вспомнила, что Наденька Коптева уезжала с родителями на лето за границу и звала ее в этот день к себе прощаться.

«Погляжу на ее счастье, — думалось Маше, — послушаю ее веселые рассказы, ее мечты, хоть немного развлекусь, забудусь».

И она пошла к подруге, твердо решившись ни слова не говорить о своем горе, вполне уверенная, что сумеет придать лицу своему достаточно спокойное и беззаботное выражение.