Тяжело ковалась Победа

Мужика схватили. Жених плюнул Дарье в лицо, что, мол, выдала отца, а сам сбежал куда-то на стройку. Девка долго страдала, ждала: о свадьбе между ними уговор был. Потом выпила какой-то отравы и в муках скрючилась. Утром нашли ее возле ворот соседа. Морозец на дворе уже стоял – она вся инеем покрылась, ровно пудрой усыпана…

Вскоре с Семеном Филипповичем беда стряслась. Случилось это во время мясозаготовок. Тогда у всех крестьян скот скупали по государственной цене, так же как и хлеб, – за копейки. Дядя Федор в Архангельске на погрузке судов подрабатывал, жить както надо было… Держали они в ту пору двух коров, раз две семьи.

По осени «покупатели» и нагрянули за буренкой. Было такое негласное распоряжение: в доме одна корова, остальных – на мясозаготовку. Слух впереди бежал, поэтому многие лишний раз не показывали свою кормилицу. Семен Филиппович когда отавы рано утречком накосит, другой раз Анфиса Егоровна парева заведет – так и держали под замком в хлеву, пока Пеструха на поскотине.

«Покупатели» заполонили двор: одни к Филипповичу подступили, другие Анфису склоняли к чистосердечному разговору, третьи собирались замок с хлева сбивать – проверить хотели, не прячут ли хозяева. Тут все и завязалось… Анфиса в крик, будто резали, – а мужики просто ее держали. Филиппович в воротах с железными вилами растопырился: «Заколю!» Старик хоть и был еще в силе, но с молодыми «покупателями» не сумел сладить. Они изловчились, оттолкнули его, вилы тут же бросили, раскрыли ворота – и увидели корову. Один кинулся в стойло, чуть не упал у порога, наступил еще на черенок вил – они вздыбились за спиной Филипповича, как рогатина. Другие вокруг хозяина топтались, драчка еще завязалась, кто-то оттолкнул в сердцах Семена Филипповича, чтобы не мешал, – и старик взвился от дикой боли: вилы вонзились ему в спину до упора. Крик, шум, рев детей, Анфиса в обмороке… А «покупатели» – в пробежку с буренкой со двора.

Такая вот смерть…

Федор из Архангельска приплыл и несколько ночей с топором караулил мужика, что толкнул отца на вилы. Власти пригрозили ему арестом. Мать еле уплакала Федора, чтобы он уехал от греха в Питер. Муж моей двоюродной сестры Максим, что когда-то у Якова под началом служил, работал кровельщиком и давно звал их. Горе такое! Двух младших сынов потеряла, Петра медведь в лесу задрал, мужа на глазах убили, теперь Федора преследовали – как жить-то дальше?.. Вот и убивалась – с утра до ночи слезы не высыхали. Но что делать? Не отревешь… Душой так до самой смерти и страдала.

4

Мой батька, дядя Андрей, а потом и дядя Федор перестроили пустующую конюшню в полуподвальном этаже дома на Фонтанке, где был притон гопников и беспризорников, под жилье. Каждому досталось по комнате: крайнюю от входа занял какой-то Алексеев, рядом – братья Федор и Андрей, за ними – родители (Михайло Антонович с Устинией Егоровной), дальнюю по коридору – бывший дворник, который закоперщиком был в этом деле. Потом он почему-то выехал, а в комнату вселился американец по фамилии Мрочко.

Вот сюда я и приехал после армии, а Никита в деревню укатил и устроился там молотобойцем в промысловую кооперацию. Вскоре ягодиночка оженила его и увела к себе.

Я нанялся рабочим по двору на фабрику «Рот-Фронт», где матушка шапки и однопалые рукавицы для красноармейцев шила, родитель грузы по городу на тележке развозил. Иногда я помогал, по выходным, а в обед да вечером – матушка. Везем, говорила, тележку по улице – вроде и ничего, колеса с булыжника на булыжник перескакивают. А как на мосты заезжать – хоть по Гороховой, хоть на мост Лейтенанта Шмидта – тут уж я с такой натугой упираюсь, прямо из последних сил. Прохожие, бывало, подскочат и выхватят ее на горб-то. А уж там она опять почти сама перескакивает с камня на камень, и мы отдышимся. Помогали все больше при галстуках да в шляпах, а мужики – редко когда.

Я в артелях дрова с барж разгружал. Осенью и зимой с лучковой пилой по дворам ходил – дрова разделывал, дровоносом нанимался. С Матреной вот в соседнем дворе и встретился. Она прислуживала у врача. Из Вологодской губернии девица, опрятная и старательная. О женитьбе я в ту пору подумывал. Страдал тогда душевно: из головы не выходила моя зазнобушка. Вот и решил съездить к месту своей бывшей службы – узнать, не вернулась ли моя песенница, прежде чем на что-то решиться.