Тяжелые звезды

Ругали нас, конечно, очень сильно. Но я почувствовал, что прощен, когда в уголках глаз этой суровой, как мне тогда казалось, грузинки увидел отблески уважения. Как это бывало лишь тогда, когда мой дядя Митя по-грузински отвечал незнакомцам.

Это было важно: меня, мальчишку, уважали за смелость, за умение признать вину, за искренность…

Мое возвращение в Айгурский, где я начал учиться со второго класса, было овеяно дымкой романтики. Ведь я вернулся почти из путешествия. Видел море, встречался с далекими, а поэтому загадочными детьми, которые знали морские термины, ныряли ласточкой с пирса и носили звучные имена — Нодари, Автандил, Тариэл…

Я как мог поддерживал этот интерес к себе. Что было, в общем-то, нетрудно в нашем степном поселке, в самом, наверное, глухом, северо-восточном, углу Ставропольского края.

Помню, всем классом из-за какой-то инфекционной болезни мы попали в районную больницу в селе Дивном. Пространство было ограниченное, а времени было сколько угодно. Я рассказывал, что был капитаном большого корабля, который только что вернулся из Турции. Отчасти это было вольное изложение книг Жюля Верна, отчасти — собственные ощущения, приправленные отчаянным враньем.

Краем глаза я, конечно, наблюдал за реакцией одноклассников и не мог понять, почему они слушают меня с открытыми ртами. Ведь знают, что вру, а все равно верят.

Добрые, хорошие мои товарищи!.. Из одиннадцати нас осталось уже только восемь… Почти все после школы получили высшее образование. Стали учителями, как Валя Глущенко, Неля Козубова, Люда Соболева, врачами, как Саша Герасименко, связистами, как Света Жилина, высококлассными специалистами сельского хозяйства: Вася Антосевич, Саша Игнатов, Валя Дьяконова. Каждый из них пригодился на родной земле. Каждый живет достойно. В судьбе каждого немалое участие приняла наша учительница Вера Васильевна Фисенко, в то время молодая выпускница педагогического училища.

В пятидесятые и шестидесятые годы XX века в наших местах никакого «индифферентного отношения» к образованию уже не было. Все учились на совесть.

К сожалению, уже ушли из жизни Валера Барабаш, Петя и Валя Горновские.

Несколько лет тому назад, на встрече одноклассников, Неля Козубова рассмеялась: «Толик, ты помнишь, как рассказывал нам в больнице, что переплыл Черное море?..»

* * *

Общение с дядей Митей открыло для меня мир строгой религиозной жизни. Он был глубоко верующим человеком — православным христианином и всю свою жизнь посвятил служению Богу. Вместе с женой он уехал из Митрофановского еще в двадцатые годы. Может быть, опасался гонений за веру. Может быть, была какая-то другая веская причина. Так или иначе, но осели они в Абхазии. Сколько помню, был дядя Митя молитвенником и постником, чтил все православные праздники и бережно хранил большую библиотеку религиозных книг.

Мальчишкой я часто приезжал в Сухуми на летние каникулы. Учился у него ремеслам — столярному и слесарному, в которых дядя Митя изрядно преуспел. Помогал ему на горной пасеке, находившейся в пятидесяти километрах от города. А поскольку никакой другой литературы, кроме церковных книг, на пасеке не было, их я и читал в свободное время.

Затворничество в горах мне было не по душе. Хотелось в город — к друзьям, к морю.

Однажды не выдержал, попросил дядю отпустить меня в Сухуми хотя бы на неделю. А он то ли в шутку, то ли серьезно поставил мне условие: «Вот выучишь эту молитву, — показывает мне три листа из книги, — выучишь и поедешь…» Сказал это, не отрываясь от работы, видимо, в полной уверенности, что его задание покажется мне невыполнимым.

Проходит час, может, два. Я подхожу и сообщаю: «Готов!..» Дядя Митя даже головы не поднял, делал бочонок для меда, говорит: «Ну давай, рассказывай». Я без запинки произношу молитву наизусть, но он этого не видит, думает, читаю с листа. Требует: «А теперь закрой книжку и перескажи своими словами». А у меня нет никакой книжки. Он поднимает голову, видит это и кричит соседу: «Иван Григорьевич, иди скорее сюда!»

Прибегает встревоженный сосед: «Что случилось?» — «Ты помнишь, я ему сказал, чтобы он выучил молитву?» — «Да, помню», — соглашается Иван Григорьевич. — «Посмотри, а он уже все знает…» — «Не может этого быть! — сомневается сосед — Садись, рассказывай…» И я снова прочитал текст наизусть без единой ошибки. Эта история еще долгие годы приводила дядю Митю в восторг: «Ну и память у Толика!..»

Конечно, я был тут же отпущен к морю.

Память у меня, действительно, неплохая, но библейские сюжеты и колючие, ежевичные заросли церковнославянских букв в религиозных книгах в ту пору никак не занимали меня. Я тактично относился к дядиной вере, ничуть при этом не сомневаясь, что дядя Митя и моя мама искренне заблуждаются, когда молятся и уповают на призрачные небесные силы. Как пионер и комсомолец, я был непреклонен в своем атеизме. «Никакого Бога нет»» — однажды сказал я маме довольно бесцеремонно.