Тяжелый дивизион

В этот вечер Андрей ждал вестей о победе, Петр — о поражении. Оба лежали под деревьями бивуака обессиленные, взволнованные, еще не способные уснуть…

Андрей заметил сидящего на земле Ягоду, поднялся и пошел к нему. Заметив, что рядом с Ягодой лежит, распластавшись на спине, Петр, он хотел было пройти мимо, но Ягода уже поднимался ему навстречу.

— Сидите, сидите! — сказал Андрей, опускаясь рядом. — Ну и устал же я!

— Потрудился? — насмешливо заметил Петр. — Небось зато чувствуешь себя победителем?

— Еще неизвестно, будет ли победа, — уклонился Андрей.

— А что слышно, господин прапорщик? — спросил Ягода.

Андрею захотелось попасть в тон этим ребятам.

— А разве что-нибудь разберешь? Каждый врет по-своему. Одни говорят, у Сморгони наша кавалерия прошла в тыл германцам, другие утверждают, что дальше второй линии наши не двинулись. Вот и разбери!

— Да, — сказал, пожевывая травку, Ягода. — Не разобрать что-то. А капитан Кольцов что говорит?

— Он сейчас едет на батарею.

— А поручик Перцович?

— Где-то в окопах.

— Георгия зарабатывает, — усмехнулся Петр.

— А вот если солдаты представят…

— Представят, почему не представить? Они и тебя представят.

— Меня не за что.

— А не все ли равно? Вот я предложу, и дадут.

— Издевательство!..

— Ну, не злись, пожалуйста. Видел я, как ты старался. Со стороны можно подумать — большое дело делаешь. Все равно ничего не выйдет.

— Фронт немцев уже прорван. Окопы смешаны с землей.

— Ты же сам только что говорил, что ничего не разобрать. Ну, а если так, так какой толк? Пехота далеко не пойдет.

— Ручаешься?

— Ручаюсь, — поднялся на локте Петр. — А пойдет, так вам же хуже будет.

— А тебе?

— Мне что! Мне важно, чтобы больше солдатских голов поняло положение. Тогда вам не придется производить с ними такие опыты. — Он сделал рукой круг, как бы обводя и рокочущий лес, и звеневшее снарядами небо, и все еще раскаленные гаубицы, и отдыхающих солдат.

— Но как же ты представляешь себе, что же тогда будет?

— Будет революция.

— Революция уже была.

— Еще будет… вторая… настоящая!

— Но что же тогда будет с Россией? Я знаю из истории, что бывает с побежденной страной. Ты просто не думаешь о последствиях.

— Больше, чем ты, — резко перебил его Петр. — Больше! Разве для меня не одинаково — у своих господ, у чужих господ. Сейчас есть случай сковырнуть тех и других. Десять миллионов не пошлешь в Сибирь, не разгонишь полицией. Понимаешь? — Он поднялся, весь возбужденный, встрепанный. — И ты не кичись, пожалуйста, своей решимостью умереть. Мы тоже умирать умеем. Только уж мы будем умирать с большим смыслом. Не за раздел Африки между союзниками… За Россию пойдем умирать. Но только за нашу, в которой русские будут людьми, а не рабами…

— Но если революции на Западе не будет? Если все кончится тем, что раздавят русскую революцию?

— Мы не будем дожидаться гарантий…

— Солдатня хочет только по домам.

— Брось, Андрей, — хлопнул Петр ладонью по мягкому лесному ковру. — Посмотри кругом, осмотрись. Попробуй сейчас тронуть кого-нибудь из этих серошинельников. Он таким ежом обернется. И о доме забудет… А ты знаешь, отчего братание на фронте сейчас уменьшилось? Ты думаешь, это оттого, что Временное правительство запретило? Как же, держись!.. Это германское командование срывает братание. Боятся. Свои люди оттуда говорят — целыми дивизиями угоняют на запад… от заразы. Понимаешь, чем это пахнет? Солдат в России пятнадцать миллионов. А на Западе? Разве это, по-твоему, не сила?

— Пока в рядах… а распадутся ряды — пыль человеческая…

— Неверно. Она вся обернута фронтом против господ, золотопогонников и всех тех, кто охраняет господ. Наша партия сумеет повернуть эту энергию в нужную сторону. Одна армия распадется — другая сложится.

Андрей старался побороть в себе раздражение, которое возникало всякий раз, когда он сталкивался с Петром и его товарищами. Это раздражение было нестерпимо и появлялось само собою, наперекор желанию. Как будто какая-то посторонняя сила не позволяла Андрею быть объективным и спокойным в споре. Может быть, это раздражение — последний щит уже падающей, побежденной веры.

Когда в его сознании проплывали абстрактные, бесплотные, но выношенные с любовью слова: Россия, слава России, победа, демократия, — казалось, какая-то боль терзает и мучит сердце.

Так прощаются с уходящим за горизонт городом на высоком берегу родной, но оставляемой реки, с могилами провинциального кладбища, с классами гимназии, с прошлым, которое развенчано во всех отношениях, кроме доброй памяти и непобедимых лирических воспоминаний.