Тяжелый дивизион

«В Большом Желудске, ваше высокопревосходительство».

«Так, так. Имею честь», — приложил два пальца к козырьку и ушел.

Мы на сестер:

«Как же вы сказали генералу, что самовар потух? Ведь он кипит, как паровоз!»

«А надоел он нам. Засядет — до ночи».

— Вот женская логика! — протянул уже невесело Ладков. — Не пройдет так — это верно.

— Носит вас черт по сестрам, — буркнул Соловин. — Собак дразнить. Стояли, как люди…

Алданов отлеживался после вчерашних приключений.

Ноги в сапогах с меховыми наколенниками были заброшены на кровать. Рот был раскрыт, и золотая челюсть старчески скалилась на сером, как после болезни, лице.

Утром нашли его под забором одной из халуп. Солдаты рассказывали — в полночь штурмовал он печь в этой халупе. Два раза уже было забирался наверх, — баба ногами выбрасывала. А потом в грудь ногой саданула. Закашлялся, упал и выполз.

А Станислав утверждал, что, выйдя из здания школы, Лунев приосанился, закинул назад плечи, плюнул, оставил Алданова у забора и уверенно зашагал к штабу.

Через два дня пришел приказ занять позицию на правом берегу реки Стыри на высоте 161. Предлагалось принять меры к сокрытию батареи, так как место обстреливается артиллерийским огнем противника.

Берег пучился лысыми холмами над серой от вздыбленных льдов рекой. Выше всех поднялась желтая вершина высоты 161.

Ветер снес, содрал с земляной пылью снежный покров с холма, и он желтел среди снежных полей мерзлой каменной грудью со следами прошлогодних трав и бурьянов.

— Ну, позицию выбрал, прохвост, — ругался Кольцов. — Лысо, голо, передки за четыре километра надо ставить. Вот посмотрите.

Он показал назад, на восток. Холм сползал в низкую равнину, заброшенное поле. Ветер гулял на просторе, и сухой, пересыпающийся снег задержался только в ложбинах, межах и балках. Лес, где можно было спрятать коней и обозы, синел далеко припавшим к самой земле сизым облачком.

— Хотя бы сказали, на сколько суток удовольствие. Солдату в карцере говорят: на семь суток на хлеб, на воду…

За Стырью справа, закрывая горизонт, лежали леса, выросшие на болоте, налево берег слегка холмился и уходил в предвесеннее сизое марево. Там, налево, на юге, у разрушенного железнодорожного моста через Шару почти всегда грохотало. Там был прославленный сводками главнокомандующего Чарторийск. Направо русские сохранили за рекою лесистый мокрый плацдарм. Он только у самого берега поднимался песчаным бугром, на котором раскинулись сады и огороды большой деревни Рафаловки. Немцы всю зиму пытались отбить этот клочок земли. Русские отстаивали и укреплялись, чтобы весной повести отсюда наступление, не форсируя под огнем широкую бурноводную Стырь.

Рафаловка была населена. На этой косе, которой угрожали каждую весну губительные паводки, а теперь и германские «чемоданы», стойко отсиживались жители в чудом не разрушенных избах. Над избами серебристая «колбаса» покачивалась в сером болотном воздухе.

Чуть южнее высоты немецкие позиции подходили вплотную к левому берегу. Дальше к югу фронт шел по реке.

Чтобы спрятаться от буйного, колющего ветра, солдаты пытались рыть блиндажи. Номера разбивали в кровь руки, но лопата не шла в мерзлую землю.

— Хоть зубами ее грызи! — ругались солдаты.

Обозлившись, тупили об лед топоры. Но только ломом по кусочкам можно было пробивать промерзший за зиму слой.

— Покалечим людей! — матерился Кольцов. — Инструмент весь пойдет к черту. Увидите, сколько народу в лазарет попадет.

Он согнал всех номеров в одно место с топорами и ломами, чтобы сообща вырыть хоть одну нору.

Солдаты хмурились. От ветра прятались за щиты гаубиц. Надевали на голову мешки из-под овса. Тихо завывали у костров, которые разводили днем в узкой лощине.

Ночами костры жечь было запрещено, чтобы не обнаружить позицию.

Номера просились ходить греться в деревню орудие за орудием. До деревни было пять километров.

— На боевой позиции стоим! — закричал на фейерверкера Щуся Кольцов. — А если бой? Что за глупости!

Шинели казались тонкими, как бумажный лист. Сапоги прижигали холодом подошвы. Руки можно было согреть только глубоко в штанах, зажав их между коленями. Так садились, съеживались в комки, подставляя ветру спины.

Ветер бил порывами. И тогда все поворачивалось спиной к дышащему холодом простору за Стырью, дрожало, стучало зубами, бессильно бесилось и до пота плясало на месте. Орудийные кони, которых на всякий случай оставили в лощине, дрожали всеми четырьмя ногами.

Зенкевич выглядел маленьким, согнутым старичком. Из поднятого воротника выглядывали носик ягодкой и жалкая раздражающая улыбка.

На второй день первое орудие спало на соломе в блиндаже в аршин глубиной. Блиндаж был покрыт бревнами, которые привезли из лесу.

Люди лежали, тесно прижавшись друг к другу, большими серыми мешками.

Четверых увезли в госпиталь. Громкий, надрывный кашель не утихал над позицией. Кольцов поехал искать наблюдательный пункт.

Офицеры, Андрей и вестовые мерзли и вторую, и третью ночь. Алданов днем словчился на час в деревню. На третью ночь в ямах спали два орудия, на четвертую — три. Четвертую ночь Андрей проспал в ногах у орудийных номеров.