Тяжелый дивизион

— Но вы, вероятно, и не стремились узнать. Для вас один путь — ждать, пока те, кто начал войну, решат, что пора кончить — победой или поражением — все равно. Но для многих людей этот вопрос стоит иначе. Мысль об скончании войны наполняет сны солдата, заменяет ему все прежние мечты, пронизывает каждое его раздумье. Спокойно принимают войну только заинтересованные в ней люди или же слабые, безвольные существа...

Андрей искоса посмотрел на Багинского. Земгусар перехватил этот взор.

— Видите, в вас сейчас же заговорил страх, как бы я не разагитировал вашего товарища, солдата, нижнего чина. Это в вас говорит будущий офицер или чиновник. Вы за дисциплину, и только потому, что она охраняет этот строй социального неравенства, в котором вы имеете шансы занять лучшее место.

— Не согласен, — резко ответил Андрей. Такой поворот беседы не пришелся ему по вкусу. — Войну ведут нации. И солдаты, и офицеры прекрасно знают, на что они идут. Никто не создает никаких иллюзий. Война отвратительна, но она неизбежна. Дисциплина укрепляет ряды сознательных бойцов, страхует их от временной слабости и заставляет всех несознательных участвовать в защите родины, которая давала им все — от пищи и питья до высших благ жизни. Если бы у нас был иной строй, совсем не похожий на то, что есть сейчас, все равно армия строилась бы по тому же принципу, и войны были бы так же неизбежны. Ну, офицеры не били бы солдатам физиономии и называли бы их на вы...

— Вот в том-то и дело. Франция и Англия не далеко ушли от царской России. Это хорошо сказано: «вместо ты — вы», «долой мордобой» — вот и вся разница. Нужно смотреть на вещи шире. Не такой строй, вы говорите. А какой же иной, какой именно? Что вы имеете в виду? Вот от этого все и зависит.

— Я мыслю строй конституционный или даже республику. О чем еще мы можем думать?

— Кадетствуете, значит?

— Я не принадлежу ни к какой партии...

— И, пожалуй, гордитесь этим? — иронически заметил земгусар.

— Если хотите — да. Свободная индивидуальность...

— Это я знаю. Но что бы вы сказали о человеке, ну, скажем, каменного века, который, отрицая круговую поруку в борьбе со стихиями, с дикими животными, предпочел бы болтаться по лесам, по полям бессильным перед каждым медведем, волком, безоружным и бесприютным.

— Это совсем другое дело.

— Это совсем то же. Путь человечества еще не закончен. Предстоит еще овладеть многими тайнами и силами природы. Человек должен преобразить землю, завоевать море, воздух. Одиночки в такой борьбе — балласт.

— Я и не проповедую анархизм. Я только против политических партий, и то не вообще — они, по-видимому, неизбежны, — а для себя лично.

— А я именно о политических партиях и говорю. Вам, вероятно, известны только мелкие временные партии, построенные на групповом расчете, на коммерческом подходе к идее власти. Но есть партии, которые берут глубже.

— Это что же? Масонство какое-нибудь, что ли, или, может быть, нечто религиозное?

— Презрение это в вас мне нравится. Послушайте, будем говорить серьезно. Вы вот вольноопределяющийся, возможно студент. Да? Ну вот видите. Так неужели вы, будущий трудовой интеллигент, никогда серьезно не думали о том, какими путями пойдет дальше история, как намерено человечество бороться с войной, с бедностью и с прочими социальными язвами? Вот вы говорите, что война неизбежна, что воюют нации. Этими словами вы обнаруживаете, что живете как цыпленок, которому завязали глаза. Вы, в сущности, не знаете, зачем, для кого вы разбиваете себе лоб в кровь. Вы не потрудились изучить природу того явления, которому отдаете все свои силы и даже жизнь. Война ведется капиталистами за передел рынков, а вы толкуете о нациях, о справедливости.

— Вы социал-демократ? — догадался Андрей.

— А, все-таки кое-что слышали, — с нескрываемым презрением бросил земгусар. — Если бы ничего не слышали, я и то бы не удивился. Сколько маменькиных сынков, мечтающих о судейской карьере, знают Блока, ходят в Художественный театр, но о Марксе даже не слышали.

— Погодите,—перебил Андрей, — Маркс... Я слышал, конечно, о социал-демократах. Но ведь это же рабочая партия. Что у меня общего с рабочими?

— К какому же классу вы себя причисляете?

— Да ни к какому. И есть ли еще классы?

— Ну, — раздраженно развел руками земгусар, — есть ли классы?.. Вы — интеллигент. Ваш путь либо с буржуазией, либо с рабочими.

— А если я не примкну ни к тем, ни к другим?

— Вы уподобитесь зерну между двумя жерновами. Вас размелют в муку.

— Вы ведь тоже интеллигент?

— Да. И для меня вопрос решается тем, что система капитализма тянет человечество назад. Культурная миссия буржуазии исчерпана. Эта война — лицо отживающего класса в отчаянии. Для рабочего класса и его союзников, для нового строя, это будут родовые муки.

— А вы что же, акушерствуете?

— Акушерствую, вы угадали. По мере моих сил...

Затем он пытливо посмотрел на Андрея и продолжал, особенно медленно роняя слова: