Тяжелый песок

Нина, в свою очередь, спрашивает, откуда я знаю про их ссору и что по этому поводу говорила мне Галя, и так далее и тому подобное, чем не буду вас затруднять, тем более мы и так уже слишком задержались на этой истории, и потому передам ее суть.

Все дело оказалось в писателе Достоевском. Представьте себе! Но между прочим, гораздо серьезнее, чем можно подумать в первую минуту. Не в том дело, что они поспорили о Достоевском. Девочки образованные, начитанные, с первого курса пединститута, собирались стать учительницами литературы, знали кого угодно, в том числе и Достоевского, которого, признаюсь, я тогда почти не знал, ни в какую программу он не входил, а я читал прежде всего то, что требовала программа. Достоевского она не требовала.

Как у всякого писателя, были у него поклонники, были противники. Галя, например, признавала его крупным художником, однако утверждала, что герой его одинок, беспочвен, эгоцентричен, у него больная душа и разорванная психика. Крыла Достоевского марксистскими критиками, которые, мол, давно разоблачили реакционные тенденции в его творчестве, говорила, что он обращен к плохому в человеке в отличие от Льва Толстого, который возвеличивает в человеке хорошее, доброе, благородное. А Нина Полищук, наоборот, утверждала, что только Достоевский по-настоящему раскрыл человеческую психологию. У Нины, понимаете, отец был ученый – филолог, специалист по Достоевскому, и за это его в свое время здорово прорабатывали: мол, защищает реакционные взгляды. Таким образом, для Нины Полищук Достоевский был великий писатель, за которого ее отец пострадал, и потому всякую критику Достоевского она воспринимала болезненно, и Галя, как ее ближайшая подруга, старалась этой темы не касаться.

Но тут как раз немец сбросил листовки. Сбрасывал он их все время, мы на них не обращали внимания, глупости, ерунда, но, понимаете, на этот раз они сбросили листовку с текстом Достоевского «О жидах», одна такая листовка попалась Гале, и она показала ее Нине: смотри, мол, каков твой Достоевский.

Нина, конечно, на дыбы: не может этого быть, это немцы выдумали, это подлог.

В общем, они поспорили, Галя и Нина, спор был в избе, в присутствии девочек, листовка ходила по рукам, этот факт дошел до уполномоченного особого отдела лейтенанта Данилова; Данилов, как и я, Достоевского вряд ли знал, а вот что листовки полагается сдавать, знал хорошо, и что не полагается передавать их другим и делать предметом обсуждения, тоже знал. Он вызвал и опросил девушек, в том числе Нину и Галю, все подтвердили, что Галя принесла листовку, и она сама не отрицала, хотя понимала, что ей грозит и чем все это может кончиться. Этим и объясняется ее вчерашнее встревоженное состояние. И я, конечно, все понял, оценил обстановку, сообразил, чем все пахнет.

Иду к Данилову и говорю ему:

– Слушай, лейтенант… Эта листовка моя, я ее подобрал… Зачем сохранил? Видишь, в ней ссылаются на писателя Достоевского… Я показал ее Гале Токаревой, она ведь с филологического. А она спросила у Полищук, у той отец профессор, специалист. Все получилось из-за моего любопытства, хотелось, понимаешь, выяснить… Но мог ли я распространять немецкую листовку, как ты думаешь?

– А почему Токарева (это Галя) не сказала мне, что ты ей дал листовку? – спрашивает Данилов.

– Данилов, – говорю я, – а твоя девушка сказала бы про тебя? Ты Галю не знаешь? Пожалуйста, я тебе дам любые объяснения, хоть в письменном виде, хоть как… А еще лучше, порви ты эту гадость к чертям собачьим, вон их сколько в поле валяется, не порть жизни ни мне, ни девчонке.

– Нет, – говорит, – так просто ее порвать нельзя.

Поднимает трубку, звонит на коммутатор, говорит Гале:

– Токарева! Оставь вместо себя подмену и немедленно приходи ко мне.

Является Галя, садится, Данилов ее спрашивает:

– Так откуда у тебя эта листовка?

– Я вам уже объяснила, – отвечает Галя, – подобрала на улице.

Данилов показывает на меня:

– А вот старший лейтенант утверждает, будто он тебе ее дал.

– Я не знаю, что утверждает старший лейтенант, и знать не хочу, – стоит на своем Галя.

Тогда Данилов берет листовку, сворачивает трубкой, чиркает спичкой и поджигает. Когда листовка сгорает, затаптывает сапогом пепел и говорит:

– То, что ты выгораживаешь своего старшего лейтенанта, это по-человечески понятно, но в другой раз советую: ни от старшего лейтенанта, ни от кого другого таких подарков не принимай. А вы, товарищ старший лейтенант, таких подарков впредь не делайте.

– Это не подарок, – говорю, – обратился в порядке консультации по поводу Достоевского.

– И поступили неправильно, – поучает он меня, – поставили сержанта Токареву в ложное положение, но, принимая во внимание, что вы боевой офицер, я это дело прекращаю, рассматриваю как непродуманный поступок, но предупреждаю вас на дальнейшее. Все, идите, ребята, и больше мне не попадайтесь!