Тяжелый понедельник

На мгновение Таю стало жаль Мартина. Тай побывал в его шкуре и знал, каково приходится, когда тебя и твою работу вытаскивают на всеобщее обозрение в комнате 311. Правда, сочувствие это продолжалось недолго. Мартин стоял перед собранием врачей и раньше, и эти разбирательства ничем хорошим не заканчивались. «Этот доктор опасен для больных», — подумал Тай.

— Когда вы осматривали ее в первый раз, вы назначили ей полное обследование, вы хотя бы собрали у нее анамнез, поинтересовались, давно ли она начала хромать? Вы назначили рентгеновское исследование, анализ крови? — Хутен помолчал, потом продолжил: — Я знаю, что вы этого не сделали, доктор Мартин. — Хутен повернул голову в сторону сидевших за его спиной молодых коллег: — Я хочу обратить внимание молодых участников нашего собрания на то, что может случиться, когда мы забываем о мелочах. Когда мы не задумываясь выставляем за дверь бегунью с болью в бедре. Сделав это, мы включили саркоме зеленый свет, и она бесчинствовала в организме больной в течение двух месяцев. — Хутен помолчал. — Мы все хотим славы. Мы все рвемся в первооткрыватели. Мы хотим быть первыми в профессии. Мы все хотим разделять сиамских близнецов. — Прежде чем обернуться к аудитории, Хутен посмотрел в глаза Паку. — Мы все хотим пересаживать сердце и легкие, делать потрясающие пластические операции. Но мы не сможем делать ничего из этого — ни-че-го, — если не будем обращать внимание на мелочи.

Именно в такие моменты Тай испытывал гордость от того, что работал в Челси под началом Хардинга Хутена. При всей резкости шефа, этот великолепный врач с сорокалетним стажем никогда ничего не упускал из виду, никогда не делал снисхождения на глупость и никогда не обращал внимания на то, что говорят другие.

Хутен вновь обратился к Мартину:

— Расскажите нам конец этой чудесной сказки, доктор Мартин.

— Мэри Михаэлидис поступила в отделение неотложной помощи восемнадцатого октября. С первого дня ей было назначено активное лечение. Но эффекта от лечения не было, и вчера больная умерла.

— Через три недели после установления диагноза?

— Да, сэр. Через три недели.

В зале повисла гробовая тишина. В данном случае не было никакой медицинской проблемы, на примере которой можно было бы чему-то научиться. Это было больше похоже на убийство, хотя никто не мог наверняка сказать, что бы случилось с Мэри Михаэлидис, если бы диагноз был поставлен в августе, а не в октябре. Этот случай, впрочем, и не должен был ничему научить, он должен был предостеречь: вот что бывает, когда врачи проявляют небрежность.

Когда Тай был интерном, он некоторое время работал в онкологическом отделении. Сейчас он вспомнил одну пациентку, которую за четыре года до этого прооперировали по поводу рака яичника. Четыре года спустя случился рецидив опухоли, и больная поступила в отделение. Эта больная сказала Таю, что заболевание раком четыре года назад было для нее просто даром судьбы. Раньше она пила чай из китайских фарфоровых чашек только по большим праздникам, а теперь пьет из них чай каждый день…

Мэри Михаэлидис никогда не будет пользоваться китайским фарфором. Она уже никогда не пожелает в конце урока всего хорошего своим ученикам. И никогда больше не будет делить ложе со своим мужем.

— Доктор Мартин, — сказал Хутен, — я рекомендую попечительскому совету больницы и его филиалов лишить вас права практики и хирургической деятельности в нашей больнице. Отныне вам запрещается здесь любая медицинская деятельность. Для больницы вы отныне — персона нон грата.

Хутен умолк. Мартин нервно огляделся. Казалось, он не понимает, надо ли ему что-нибудь говорить. Спустя мгновение тишину нарушил Виллануэва. Он встал, и голос его, словно усиленный мегафоном, заполнил зал:

— И это все? Это все? Этот так называемый врач убил еще одного пациента, а мы говорим ему, что он persona non grata. — Виллануэва произнес эту латынь с таким видом, словно во рту у него было тухлое яйцо. Он протянул руку вперед и ткнул пальцем в сторону Мартина: — Этого типа надо отдать под суд, вывести отсюда в наручниках. По крайней мере ему надо навсегда запретить даже приближаться к больным.

— Доктор Виллануэва, — спокойно заговорил Хутен, — есть определенные процедуры, и мы должны…

Он не успел договорить, как Виллануэва извлек из кармана свернутую газету и начал читать набранное мелким шрифтом объявление о смерти.

— Мэри Михаэлидис, тридцати девяти лет; любимая жена Стивена Михаэлидиса, радовавшая мужа своим звонким смехом; любимая мать Дэвида, десяти лет, Даррена, восьми лет, и Даниэллы, шести лет, обожавших ее за бесконечную доброту; любимая дочь Френсиса и Марты Келли, которые не могли надышаться на такую красивую, добрую и любящую дочь, как Мэри.

Джордж скомкал газету и швырнул ее к первым рядам. Она не долетела одного метра до Мартина и шелестя упала к его ногам.

Глава 12