Тяжелый понедельник

— Я хотела только поблагодарить вас, — сказала Мишель и разрыдалась. Тина закрыла дверь кабинета и обняла девушку. Она гладила ее по голове, как будто утешала собственную дочь, но чувствовала себя предательницей. Никакими словами она не могла исправить положение. Тина записала на листке бумаги номера домашнего и сотового телефонов и велела Мишель звонить ей в любое время, если потребуется помощь. Юрист, кроме всего прочего, не рекомендовал Тине поддерживать отношения с уволенной, но она отказалась подчиниться. Она не могла окончательно оставить Мишель. Но теперь она понимала, что бросила молодого врача в беде, когда он больше всего нуждался в помощи. Покорно позволила вышвырнуть на улицу дипломированного доктора медицины. Она снова вспомнила, как доктор Дэниел Барроу вступился за нее, когда она была резидентом, разорвал докладную и позволил работать дальше. Она же, пытаясь спасти Мишель, только вяло возражала. Не заявила формальный протест, не обратилась письменно к директору или к другому представителю руководства.

Как старший врач, она была неотъемлемой частью этой больницы, которая платила ей зарплату и давала ей работу, определяя круг профессиональных обязанностей. Но как может она и дальше оставаться в штате учреждения, если не верит больше в его верность принципам? Теперь от соприкосновения с больницей у нее оставалось ощущение какой-то грязи. Но как уволиться? Она же единственная, кто может содержать семью! И еще… свидания с Таем. Она испытывала радость от их встреч, и не только потому, что получала от них удовольствие, но и потому, что видела, какую радость доставляет она ему. Она стремилась к этой связи, уговаривая себя, что имеет право на сексуальные утехи, которых лишена дома. Теперь, проходя по освещенным люминесцентными лампами коридорам больницы, она понимала, что ошиблась. Фальшивая логика привела только вот к этой жалости к себе и к моральному падению.

Глава 40

Виллануэва, словно петух на насесте, сидел на своем стуле и вытирал губы от соуса только что съеденной пиццы, когда к больнице подъехала машина «скорой помощи» с пострадавшим — мужчиной с отрезанными ушами. Больной выкрикивал ругательства и угрозы, голова его была обмотана пропитанным кровью бинтом. Ремнями он был зафиксирован к носилкам.

— Отпустите меня, сволочи! Мне надо положить уши туда, где они будут слышать голоса. Их нельзя отнимать, голоса. Они же не будут их слышать. — Один из парамедиков нес маленький портативный холодильник. Гато решил, что уши, наверное, лежат там.

Он достал из коробки следующий треугольник пиццы и сунул его себе в рот почти целиком.

— В седьмой, везите его в седьмой, — скомандовал он, не успев проглотить пиццу. Его отделение — это сущий магнит, притягивавший пьяниц, маньяков, сумасшедших, которые, когда им в кровь разбивали головы, начинали нести всякую чушь, из-за чего приходилось их фиксировать, вводить нейролептики и еще Бог знает что. Однажды, еще будучи резидентом, Виллануэва столкнулся с каким-то пьяным с раной на голове, который кричал, что убьет врача, если тот посмеет зашить рану, из которой хлестала кровь. Джордж тогда отложил в сторону приготовленный шприц с лидокаином, которым собрался обезболить кожу вокруг раны, прежде чем сшить ее ниткой, и заменил иглодержатель на степлер. Он вызвал двоих санитаров, и они держали извивавшегося от боли алкаша, пока Виллануэва не наложил ему три скобки — не сказать, что шов выглядел очень элегантно. После операции пациент без звука покинул отделение.

А этот пациент без ушей и с головой, обмотанной окровавленной марлей, очевидно, страдал какой-то манией, но Виллануэва не понимал, о чем говорит этот человек. Положить уши на место? Но если он не хочет, чтобы уши пришили к голове, то куда же он хочет их деть?

Подошел студент. Парамедик сказал, что они не знают фамилии больного, но тот, кто вызывал 911 из галереи, сообщил, что это знаменитый художник Малхус.

— Вы не скажете, как ваша фамилия, сэр? — спросил Виллануэва.

— Отвяжись. Скажи лучше, как твоя фамилия, чтобы я мог вставить и ее в судебный иск. — Малхус хорошо слышал, несмотря на то что уши его были отрезаны, а голова плотно забинтована.

— Моя фамилия Виллануэва. — Большой Кот соскользнул со стула и склонился к больному: — По слогам: ВИЛ-ЛА-НУ-Э-ВА. Хочешь подавать в суд, начни с меня.

— Виллануэва, выпусти меня отсюда! — Больной попытался вырваться из ремней, которыми был пристегнут к носилкам.

Один из парамедиков осторожно потрогал свой нос, кончик которого заметно отклонился вправо. Под ноздрями запеклась кровь.

— Кулаком? — спросил Виллануэва.

— Нет, локтем.

Виллануэва сочувственно похлопал парня по плечу.

— Может, сделаешь рентген?

В комнату вошел Смайт.

— Узнаю этого человека, — сказал он с резким британским акцентом.

— Вы очень вовремя вышли из клозета, — поддел его Виллануэва.

— Нет…

— Это ваш дружок по Оксфорду?

— Нет…

— Как насчет?..