Тибетский лабиринт (новая версия)

– Цыган? – удивилась Ева. – Странно, что его вместе с другим не отправили в Марцан[122].

– Ферма Арсена – единственный, оставшийся в Рейхе оплот Носителей, – вздохнул Каранихи. – Его пока не тронули, потому что здесь недалеко, в Берхтесгадене, находится резиденция Гитлера, «Кельштайнхаус»[123]. Фюрер весьма благоволит к местным жителям, а всю округу пожелал превратить в некое подобие рая на земле. По этой причине тут не проводились депортации. Если ещё учесть, что Арсен снабжает шнапсом вояк из личной охраны Гитлера, то за его судьбу пока можно не волноваться.

– Невероятно, немцы уверены, что Нюрнбергские законы[124] действуют на всей территории Рейха, – иронично улыбнулась Ева. – А тут, оказывается, под самым боком у фюрера, пользуясь его добротой, творится беззаконие.

– Мем-саиб совершенно права, – невесело улыбнулся Каранихи, – ужасающее беззаконие.

Женская часть семейства Арсена оказалась более приветливой, нежели мужская. Пока жена главы семьи Фрайда кормила гостей, невестки постелили всем постель – в одной комнате для Германа и Каранихи, в другой – для Евы.

Герман с Евой не стали оспаривать эту схему – наверняка она объяснялась неизменным: «Таковы правила!»

Утром хозяин на телеге отвёз Еву и Германа в Берхтесгаден. Каранихи остался на ферме при аэроплане, пообещав ждать, сколько потребуется.

Высадив парочку на городской площади, Арсен даже не счёл нужным попрощаться. Только свистнул и взмахнул кнутом, погоняя лошадей. Глядя ему вслед, Герман развёл руками:

– Цыгане напоминают мне лопарей – малую народность на русском Севере. В глазах какая-то печаль, тоска – одна на всех. Словно чувствуют нечто недоброе и близкое.

В ответ Ева раздражённо дёрнула плечиком: мол, кто знает, и заявила:

– Меня сейчас больше волнует то, как я в таком виде появлюсь в цивилизованном обществе. Это же ужас!

Герману пришлось признать – попытка перед убытием из Тибета привести в порядок их немало претерпевшие от путешествия наряды не увенчалась особым успехом – повод для волнений действительно имелся.

Портье в опрятной маленькой гостинице, куда обратились путешественники, окинул их подозрительным взглядом, но ключи от номера всё же выдал. Как же он удивился, когда новый, неприлично потрёпанный постоялец поднял трубку телефона, что стоял на стойке и, назвав оператору берлинский номер, попросил к аппарату всемирно знаменитую актрису Ольгу Чехову. Но ещё большее удивление у портье вызвало дальнейшее: дело в том, что горничная в доме Ольги заявила, что её хозяйка гостит у Адольфа Гитлера в «Кельштайнхаус», вот Герман и спросил портье, как туда позвонить. На счастье, тот знал искомый номер и вскоре в трубке зазвучал знакомый Ольгин голос.

– Выезжаю! Скоро буду! – коротко пообещала актриса, лишь только поняла, кто и откуда с ней говорит.

В столь чудесное везение верилось с трудом – Ольга могла находиться где угодно: хоть в Берлине, хоть на гастролях за океаном, но оказалась совсем рядом. Что это – случайность или же очередной экивок Носителей? Каранихи объяснил выбор фермы Арсена в качестве пункта назначения тем обстоятельством, что там, якобы, единственный оставшийся оплот Носителей в Рейхе и больше некуда податься. Но, зная скрытную и глумливую природу его организации, следовало полагать, что подобное объяснение является ложью. Хоть и во спасение.

Путешественники поднялись к себе в номер. Ева отдёрнула штору и, глядя в окно, сказала мечтательно:

– Если так пойдёт и дальше, я, наверное, поступлю на службу в разведку. Какую порекомендуешь – русскую или немецкую? Английскую, сам понимаешь, я в расчёт не беру.

Герман подошёл и поцеловал любимую. Судя по всему, такой ответ полностью удовлетворил девушку. Обнявшись, они стояли и наблюдали, как на тихую улочку маленького альпийского городка медленно вползает длинный, похожий на сигару, «Майбах-Цеппелин».

– Иди, встречай её, – Ева осторожно высвободилась из объятий. – А я пока приму ванну.

В гостиничном холле Герману открылся «хитрый» тактический ход любимой – появившаяся Ольга выглядела очень эффектно – очевидно, Ева просто испугалась на её фоне показаться дурнушкой, опрометчиво полагая, что собственная внешность пострадала от тягот и лишений экспедиции. Герман улыбнулся – он-то знал, что солнце и горный воздух чудесным образом сказались на лице девушки, придав ему то необыкновенное и чистое сияние, какого невозможно найти у городских жительниц.

– Герман?! Глазам не верю! – засмеялась Ольга, небрежно ставя автограф на фотографию, подсунутую ей очарованным и сбитым с толку портье. – Знаешь, какие слова содержал твой некролог в «Фёлькишер беобахтер[125]»? Как сейчас помню: «Погиб, преследуя мечту…, народ Германии скорбит о постигшей его утрате…»

В ответ Крыжановский лишь заскрежетал зубами.

– Всё понятно, вижу, тебе есть о чём порассказать. А я, со своей стороны, горю желанием послушать интересную историю и повидаться с моей подругой Евой.

Когда Герман и Ольга поднялись по лестнице, портье завистливо обронил:

– Везёт же дураку, две такие женщины, о-о!