Тибетский лабиринт (новая версия)

– Хорошо, дорогой профессор, спасибо, что удовлетворили наше любопытство, – вежливо сказал щёголь. – Теперь мы с коллегой можем представиться. Я – Берия, Лаврентий Павлович[17], а это – товарищ Богдан Кобулов[18].

Глава 3 Крючок и червячок

12 апреля 1939 года. Москва.

На побелевшего Германа внимательно смотрели две пары глаз: одна – весьма доброжелательно, вторая – с лёгким недоверием. В свою очередь, профессор не отрывал взгляда от лица товарища Берия.

«Совершенно не похож на фото, что появлялось в газетах. Наверно, из-за сильной ретуши. Но почему же он замолчал? Неужели ждёт, когда я не выдержу напряжения момента и начну истерично каяться в несуществующих преступлениях? Не дождётся! Одно дело – согласиться с надуманными обвинениями под давлением, совсем другое – оболгать себя по собственной воле». С нарастающим раздражением, Герман почувствовал как у него начинает дрожать правое колено.

– Герман Иванович, у вас весьма растерянный вид! – ухмыльнулся Лаврентий Берия. – Но не стану больше напускать туману. Как вы, наверное, догадались, это – никакой не арест, хотя мы постарались обставить дело так, чтобы всё выглядело как арест. Поверьте, причины на то имелись весьма серьёзные.

Нарком сделал небольшую паузу, но её с лихвой хватило, чтобы в сердце Крыжановского, подобно фениксу из пепла, начала возрождаться надежда. Однако он совершенно не разумел сути происходящего. Но, видимо, Берия действительно не намеревался дальше изводить профессора неизвестностью, потому что пустился в объяснения:

– Как вы справедливо заметили, времена меняются. И сейчас действительно настало новое время: Коммунистическая партия, ведомая великим Сталиным, решительно осудила «перегибы» и незаконные методы, практикуемые бывшим руководством НКВД. Повинных в этих преступлениях ждёт суровая кара. Надеюсь, вы узнали человека в коридоре? Мы специально организовали эту встречу, чтобы у вас, Герман Иванович, не осталось сомнений относительно нашей решимости восстановить справедливость и призвать к ответу тех, кто попирает социалистическую законность, какие бы высокие посты они прежде не занимали. Что же касается вашего дяди – выдающегося советского учёного Александра Васильевича Харченко… Да-да, я не оговорился – выдающегося советского учёного, то его светлое имя в скором времени будет реабилитировано, равно как имена тысяч безвинно пострадавших…

– Зачем вы мне всё это говорите? – вырвалось у Германа.

– …Новые времена, профессор, – будто не замечая реплики, продолжал нарком, – затронули не только внутреннюю жизнь советского общества, но и нашу внешнюю политику. В первую очередь, это касается отношений с гитлеровской Германией. Выступая с отчётным докладом на восемнадцатом съезде партии[19], товарищ Сталин полностью развенчал коварные замыслы англо-французских и североамериканских недоброжелателей, намеревающихся стравить нас с Гитлером и заставить советских и немецких рабочих воевать друг против друга. Более того, товарищ Сталин поставил вопрос о построении добрососедских отношений со всеми странами, в том числе и с Германией…

– …И в руководстве Германии нашлись здравомыслящие люди, которые прислушались к словам товарища Сталина, – с гортанным смешком ввернул словечко Кобулов.

– Совершенно верно, прислушались, – в свою очередь усмехнулся Берия, – и вышло с инициативой о налаживании делового, культурного, научного и прочего обмена между нашими странами. В рамках последовавших за тем договорённостей, вчера из Берлина в Москву вышел «Поезд дружбы», в котором находятся деятели культуры, видные учёные, молодёжь и другие представители немецкого народа. В свою очередь, аналогичный поезд, но уже с нашими гражданами, завтра отправляется из Москвы в Берлин. Утром эта новость будет в газетах. В состав советской делегации входите и вы, дорогой профессор.

– Что?! – глупо спросил Герман.

Кавказцы энергично закивали головами:

– Придётся поехать в Германию, товарищ Крыжановский, – ободряюще улыбнулся Берия. – На вашей кандидатуре настояла немецкая сторона.

– Но зачем я им понадобился?

– Да вы что – радио не слушаете? – умилился Берия. – Шестнадцатого апреля в Берлине начинается Международный научный симпозиум, посвящённый проблемам возникновения человечества.

Неподражаемым жестом Лаврентий Павлович поднял вверх указательный палец и закончил:

– Даже я знаю!

– Но ведь там, как я понимаю, нужно будет выступать с докладом…, а я совершенно не готов…, – проблеял Герман, за владение душой которого в этот момент боролись между собой смятение и обескураженность.

Лаврентий Павлович недовольно зацокал языком, как это прежде делал Кобулов, и сказал:

– Профессор, чтобы подготовиться, у вас будет целых два дня в поезде, а тему выступления мы перед выездом обозначим.

– Но документы на выезд? – Герман явно не собирался прекращать являть глубины «профессорской мудрости».

– Документы должны быть уже готовы. По крайней мере, товарищи из НКИДа[20] обещали всё сделать в срок, – засуетился Кобулов. – Товарищ Берия, разрешите, я схожу, позвоню.