Тигана

Как и следовало ожидать, он уже смотрел на них с Солорес, и его взгляд оставался таким же холодным, как всегда. Именно этот взгляд так тревожил Дианору, когда она впервые появилась здесь. Она думала тогда, что он ее невзлюбил, или того хуже, что он почему-то ее заподозрил. Только спустя много времени она поняла, что он недолюбливал и подозревал практически каждого, кто появлялся при дворце. Каждый удостаивался одинаково ледяного, оценивающего, пристального взгляда. И в Играте, догадалась она, происходило то же самое. Верность д'Эймона Брандину была фантастической и непоколебимой, как и его готовность защищать своего короля.

С течением лет Дианора стала испытывать уважение, сначала против своей воли, к суровому канцлеру. Когда он, по-видимому, начал ей доверять, она сочла это своим личным триумфом. И доверял уже много лет, иначе ей бы никогда не позволили остаться на ночь в постели со спящим Брандином.

Триумф предательства, подумала она с иронией, острие которой было направлено внутрь, против нее самой.

Д'Эймон описал подбородком экономный полукруг, потом повторил тот же жест для Солорес. Этого они ожидали: им приказывали смешаться с толпой гостей и вступить в беседу. Ни одна из них сегодня не займет место рядом с Островным Троном. Иногда они там сидели, как и прекрасная, никем не оплаканная Хлоиза до своей неожиданной, безвременной смерти, но когда прибывали гости из Играта, Брандин строго придерживался протокола. В таких случаях сиденье рядом с ним демонстративно оставалось пустым. Для Доротеи, его королевы.

Разумеется, Брандин еще не появился в зале, но Дианора увидела, как Рун, лысеющий, пошатывающийся шут, ковылял к одному из слуг, подающих вино. Рун, неуклюжий, прискорбно слабоумный, был наряжен в роскошные белые с золотом одежды, поэтому Дианора знала, что так же будет одет и Брандин. Это было неотъемлемой частью сложных взаимоотношений между королями-чародеями Играта и их избранными шутами.

Столетиями в Играте шут служил тенью и отражением короля. Он одевался, как монарх, ел рядом с ним на официальных приемах, присутствовал при вручении наград или принятии решений. И каждый из избранных королем шутов имел заметные увечья или врожденные уродства. Походка Руна была вялой, черты его лица деформированы и искажены, руки болтались под странным углом, а речь почти невозможно было понять. Он узнавал придворных, но не всегда так, как от него ожидали, в чем иногда таился особый намек. Намек от короля.

Эту сторону Дианора не вполне понимала и сомневалась, что поймет когда-нибудь. Она знала, что затуманенный, ограниченный мозг Руна по большей части контролировал он сам, но также знала, что это не совсем так. В этом были замешаны чары, тонкая магия Играта.

Вот что она понимала: кроме того, что шуты Играта очень наглядно напоминали королю о том, что он смертен, и о его собственных недостатках, они одевались точно так же, как и их повелитель, а иногда служили его голосом, внешним проводником мыслей и чувств короля.

А это означало, что не всегда можно было быть уверенным в том, являются ли слова и поступки Руна, какими бы они ни были неуклюжими и нечленораздельными, его собственными или важным проявлением настроения Брандина. Для неосторожных эта почва могла оказаться предательской.

В данный момент Рун улыбался и казался довольным, подпрыгивал и угловато кланялся каждому встречному, и его золотая шапка каждый раз соскальзывала с головы. Но он смеялся, нагибался, и поднимал ее, и снова напяливал на свои редеющие волосы. Часто какой-нибудь слишком усердный придворный, стремящийся снискать расположение любыми способами, поспешно наклонялся, поднимал упавшую шапку и подавал ее шуту. Над этим Рун тоже смеялся.

Дианоре приходилось признать, что ей от него становится не по себе, хотя она и старалась спрятать это чувство под искренней жалостью, которую испытывала к нему из-за его физических недостатков и все более явственно заметной старости. Но основным для нее было то, что Рун тесно связан с магией Брандина, что он ее продолжение, ее орудие, а магия Брандина стала источником всех ее потерь и страхов. И ее вины.

Поэтому с течением лет Дианора ловко научилась избегать ситуаций, когда могла оказаться наедине с шутом; взгляд его простодушных глаз, так похожих на глаза Брандина, по-настоящему пугал ее. Если смотреть в них слишком долго, то казалось, что в них нет глубины, только поверхность, отражающая ее совсем не так, как зеркала в золоченых рамах, и в такие минуты ей совсем не нравилось то, что ее заставили там увидеть.

От дверей Солорес с непринужденной грацией, дающейся долгим опытом, скользнула вправо, а Дианора влево, улыбаясь тем, кого она знала. Нисайя и Киломена, каштановая и рыжая головки, вместе прошли вперед, вызывая вокруг себя заметное волнение толпы.