Тигр, олень, женьшень

Юрий, опираясь на палку, зигзагами сбегал по крутому склону, а Поктэги, едва волоча ноги, тащился навстречу. Когда оставалось несколько шагов, кореец поднял голову и чуть не упал: из-за спины охотника торчал не хворост, а роскошные панты! Юрий пытался сохранить невозмутимый вид, но улыбка на потном искусанном мошкой утомленном лице расцветала помимо воли.

Поктэги ахнул и молитвенно сложил ладони:

— Юри-сан!!!

Он помог стащить сетку с огромной рыжей головой, украшенной розовато-серыми, слегка раздвоившимися на четвертом отростке, как налитыми, в девичью руку толщиной, первосортными пантами. Валентин услышал возглас корейца, сел, протер глаза и вдруг вскочил, шагнул к Юрию. Они обнялись. А Поктэги развязал сплетенную из сыромятных ремешков сетку, освободил панты и вынул полупудовый кусок розового мяса, с которым не сравнится ни один сорт говядины.

Этот кусок мяса вернул их к жизни.

А за панты андохёнские аптекари выложили столько, что обеспечили охотников на полгода и позволили прекрасно провести лето: принимать на источниках Омпо горячие ванны, купаться с веселой компанией в синем Японском море, танцевать до утра, играть в теннис и волейбол. Выражаясь языком Джека Лондона, Юрий рискнул в покере последним долларом — и сорвал банк!

Успех авантюры вскружил не одну голову. Следующей весной собрались вшестером: старый соратник отца, кореец Алексей Петрович Шин, мы, три брата — Юрий, Арсений и я, Валентин Вальков и всегда жизнерадостный и веселый помощник кореец Василий Пак.

Наш старейшина, выученик уссурийского охотничьего племени тазов, Алексей Петрович Шин, заслуживает особой характеристики. Сын легендарного в Корее Син Солле родился и вырос в русском Приморье, свободно, хотя и несколько своеобразно говорил по-русски. Православный кореец посещал церковь, истово крестился, а в тайге приносил жертву языческому богу и скороговоркой читал заклинания у выбранного им же старого, обожженного молнией дерева. Непоколебимо верил в сны и разного рода одному ему известные приметы.

За все эти выходки остроумный Арсений наделил его прозвищем Старый Таза, которое, как и все крылатые братовы определения, пристало к Шину на долгие годы.

Мы выехали из Кореи, когда там уже отцвели сакура и абрикос, яблоня и груша. Поезд пересек спокойную реку Туманган, границу Маньчжурии со всеми ее нудными формальностями — проверкой документов и багажа, таможней и полицией — и под вечер доставил на знакомую станцию Меергоу. А на следующий день со всем снаряжением и собаками мы катили в кузове грузовика в колонне машин под охраной пулеметной команды. Преодолели три высоких перевала с укреплениями и сигнальными вышками; колонна останавливалась на последнем вираже и могла следовать дальше только по сигналу белого флага с вышки: корейские партизаны и маньчжурские хунхузы не давали хозяевам Маньчжоу-Го спокойно спать.

Однако к вечеру второго дня все благополучно прибыли в районный центр Андохён — маленькую крепость, обнесенную древней каменной стеной с изображением страшного дракона на въездных воротах.

Два дня ушло на оформление пропусков, покупку вьючного коня и продуктов. Гостиница была тесная, бедная, но, готовясь к трудному лету, мы отдали должное китайским харчевням, где фирменный обед состоял минимум из восьми мясных, рыбных, грибных и овощных блюд, множества соусов и закусок; дружно поднимали за грядущий успех чашечки с шестидесятиградусной китайской водкой пей-дю.

Наконец, исполненные радужных надежд, свежим майским утром мы выступили в поход. Здесь, в грех днях пути до Пяктусана, уже лезла зелеными гофрированными копьями чемерица, покрылись листом кустарник и березы, изумрудно горели первой хвоей стройные лиственницы. Попадавшиеся навстречу китайцы тащили из леса в корзинках на коромысле пучки ароматной с бело-розовыми ножками черемши; корейские поселенцы несли связки коричневых побегов папоротника: мужики — на рогульках за спиной, бабы — в больших долбленых корытах на голове.

Наш небольшой отряд с завьюченной тюками лошадкой тянулся вдоль совсем уже неширокой Сунгари. Шли против течения, переходя с берега на берег то вброд, то по упавшим лесинам. Ночевали у костра, почти всегда с ухой: Шин вырезал удилище, извлекал из шапки леску, крючки и артистически выводил упитанных ленков, обманутых самодельной мушкой из шерсти барсука.

А белоснежная голова Пяктусана все росла. Днем в бинокль была отчетливо видна сверкающая нитка главного сунгарийского водопада, а по ночам покрытая снегом вершина казалась висящим в звездном небе венцом гигантского тюльпана.