Тигр, тигр, светло горящий !

Люди еще не осознали, что непогода кончилась и, не веря своему счастью, не торопились покинуть душные дома, а только открывали кое-где окна, форточки, двери, весело переговаривались с соседями и редкими прохожими, кляня паршивый климат, восхищаясь внезапными его переменами и делая комплименты хорошеньким девушкам и симпатичным мужчинам, смело гуляющим на воздухе и не боящимся, что непогода вернется так же внезапно как и ушла, и их промочит дождь.

Кирилл достал деньги и пошел заказывать обед.

- Видела мое интервью? - спросил Кирилл, расставляя тарелки.

- Прости, - покачала головой Анастасия, - я совсем забыла. Опять поскандалили?

Кирилл махнул рукой.

- Ерунда. Не на того напала. Как у тебя дела?

Да, думала Анастасия, не понимаю я его. Точнее не различаю, где он настоящий, а где поддельный. Я была за ним замужем и никогда не жалела об этом. Добрый, нежный мужчина. А посмотришь его репортажи, интервью - сволочь сволочью. Милитарист, человеконенавистник. Неужели он искренен и со мной, и со зрителями? Этот вопрос не давал ей покоя, Может быть из-за этого они и разошлись?

- Я сегодня улетаю во Внеземелье.

- Опять будешь убивать?

Кирилл разозлился. Это все из-за того случая. Три месяца тому назад в Аравии вспыхнул очередной мятеж, а он как раз сидел в аэропортуЭр-Рияда, когда инсургенты-фанатики начали штурм здания. Тысячи обезумевших гражданских и всего два взвода десантников внутри. Паника, стрельба, смерть и кровь. Кириллу, как добровольцу пришлось взять в руку оружие. Так он и работал - в одной руке автомат, в другой - камера. Перо приравняли к оружию.

После этого среди журналистов долго велась дискуссия - имеют ли право они отстаивать свою точку зрения иначе как репортажами, статьями и тому подобным, а оружие в этот арсенал журналиста не входит и даже запрещено им для употребления.

Ничего путного из этой болтовни не вышло, а только Кирилл был уверен, что военному журналисту обязательно надо уметь владеть не только словом, но и пулями, потому что на войне не разбирают, что именно ты держишь в руках сам факт твоего присутствия в горячей точке делает тебя отличной мишенью.

- Давай не будем ругаться, - буркнул Кирилл, немного успокоившись и обрадовавшись тому, что про Шаталова будут говорить только в вечерних новостях. Ее упреки его задевали и ранили. Наверное это любовь?

- Давай, - согласилась Анастасия, - когда вернешься?

Глава девятая. ПАТРИОТ. Клайпеда - Паланга, ноябрь 69-го

Осенняя буря шутя разметала

Все то, что душило нас пыльною ночью,

Все то, что давило, играло, мерцало,

Осиновым ветром раорвано в клочья...

Ю. Шевчук

- Так он действительно слепой?, - спросила Одри, ведя машину по Пасиматимас, которая, пересекая ржавые пути заброшенного вокзала, вела прочь из этих странных городов слепых книголюбов, генералов-пацифистов, переставших сочинять писателей, загадочных друзей, от которых нелегко избавиться, брошенных собак и Бумажных Человечков. Я смотрел на убегавшие назад огни витрин, реклам, окон домов, пролетавших машин, уличных фонарей, которые здесь почему-то никто не бил, темные силуэты сосен и других, неопознаваемых ввиду опавшей листвы, деревьев.

Мне пришло в голову, что я говорю совсем не так, как пишу. Если этот мой нескончаемый внутренний диалог записать, то меня просто обвинят в графоманстве, засоренности штампами и перлами (типа "ввиду опавшей листвы"), косноязычии и бедности словарного запаса. Зато книги я пишу хорошо. И, кстати, писатели, как правило, плохие устные рассказчики. Все дело в несводимости мыслей, речи и письма друг к другу. Человек не думает словами. Ему только кажется, что кто-то в его голове постоянно бормочет всякую чушь. Человек не выражает свои мысли речью, ибо еще древние замечали, что мысль изреченная есть ложь. Речь лишь бледная копия настоящих мыслей, за что мы подчас горько расплачиваемся. А написанное - не мысли и не запись слов, это гораздо большее, чем мысли и слова. Книгу невозможно хорошо написать по заданному плану, она - импровизация, она не только тот, кто пишет, но и что-то гораздо большее. Она даже не сюжет. Попробуйте взять книгу посерьезнее и пересказать вслух то, что в ней написано. Получится полная ахинея, любой здравомыслящий человек, покопавшись в своей жизни, найдет в ней сюжеты покруче, потрагичнее, посмешнее и он пожмет плечами - как такая банальщина может привлечь чье-то внимание?

А взять объем этих романов! Герой переходит с улицы на улицу, а занимает это полтора десятка страниц. Зато в иных местах годы его жизни умещаются в несколько строк. В детстве меня очень угнетала история Ромео и Джульетты - если не отвлекаться на пересекающие ее другие сюжетные линии, то вся трагедия укладывается в небольшой абзац. Но затем, прочитав Шекспира, и сравнивая его с той детской книжкой в шесть страниц, пять из которых занимали рисунки для раскраски, я подумал, что анонимный пересказчик понравился мне больше. И зачем Шекспиру понадобился этот Тибальд, Меркуцио, Бенедикт, Балтазар, какой-то Кизил, эти мамки, няньки и прочие? Наверное уже в те времена сочинителям платили за лист.