Тигр, тигр, светло горящий!

Одри «уплыла».

Наблюдать все это было притягательно-отвратительно. Превращение красивой девушки в какой-то механизм было настолько чуждым для обыденного, то есть моего, сознания, что как я не тщился бессознательно и сознательно подыскать этому какие-то аналогии из собственной жизни, из книг, из фильмов и сплетен, мне это никак не удавалось. Возник «парадокс Леонардо» совершенная отвратность может вызывать эстетическое наслаждение, так же как и совершенная красота, ибо уродством, к которому мы не сможем приложить готовые лекала красоты, и которое лежит вне наших понятий о совершенстве, можно также наслаждаться.

Порой даже смерть вызывает наслаждение, высшее наслаждение переходит каким-то образом в боль, а адские мучения порождают оргазм.

Заработал дисковод и информация стала перекачиваться на диск. Потом все кончилось. Одри отсутствовало около минуты. Отсоединив ее от проводов и раздев, не дожидаясь ее прихода в сознание, я перенес девушку в ванну и положил в заранее набранный кипяток, а сам сел на пол, привалившись головой к прохладной трубе.

Теперь я мог делать книгу. Ах, где те времена, когда для сочинительства писателю было достаточно листа бумаги, обломка грифеля и большого пальца, из которого он высасывал сюжеты. Но прогресс нас портит. Потом мы не мыслили себе работы без пишущей машинки, электрического освещения, домов творчества и гонораров. Затем пришли компьютеры и мучительно непродуктивная работа по перепечатке собственных черновиков канула в лету. Книги стали печься как блины на масленицу, писатели перешли на восьмичасовой рабочий день и конвейерную систему, когда один писал прологи, второй — философские размышления, третий вставлял эротические сцены, а четвертый расставлял номера на страницах. Особые эстеты экспериментировали с гипертекстами и мультимедией, воплощая в жизнь идею Борхеса и превращая книгу в какой-то немыслимый симбиоз текста, компьютерный игры и рулетки. Теперь книга потеряла свой прежний, архаичный бумажный вид, превратившись в высокотехнологичный, но зачастую малоинтеллектуальный, продукт. Иерархические тексты, сопроводительная фильмотека и мультипликация, интерактивность и прочая развлекательная дребедень — вот что такое в наши дни книга. Она уже давно перешла грань достаточности и необходимости, став просто интеллектуальной жвачкой.

Современный писатель попал в западню наглядности — ему приходилось теперь делать ту работу, которую раньше делали мозги читателя — домысливать и размышлять на костяке фабулы. Если раньше вполне достаточно было написать, что герой обладал приятной внешностью, то теперь необходимо было приложить цветную фотография в фас, профиль и рентгеновских лучах, и не дай Бог, если его приятная внешность окажется приятной только для вас, а для маразматической старой девы из Бронкса он будет выглядеть как полный негодяй! Ваш литературный агент вас сожрет.

Все эти печальные обстоятельства и осложняли и облегчали мой замысел. Усложняли потому, что без своих, снятых на Европе, материалов я был как без рук, это все равно, что вместо книг сочинять к ним аннотации и издавать миллионными тиражами. Облегчали в том смысле, что никакое написанное слово не задевает сильнее, чем увиденное.

Вы привыкли к жвачке, милые мои интеллектуальные овечки? Вы ее получите.

(Ванна переполнилась и вода щедрым потоком изливалась на кафельный пол и на меня. Вода. Везде снова была вода.)

… Мы были похожи на щенят, которых только что пытались утопить, засунув всех в холщовый мешок и бросив в ледяную воду. Но мешок по счастливой случайности развязался и пищящая собачья братья, руководимая основным инстинктом самосохранения, выплыла на поверхность реки и добралась до берега.

… Мы были также мокры, напуганы, жались к друг другу и не верили в свое счастье. Но в отличие от собачек, которые бы уже через пять минут забыли о произошедшем и, согревшись о теплые мохнатые бока своих братьев и сестер, отряхнувшись и сбросив дождем речную воду со своей шерсти, принялись бы весело носиться по берегу, тряся висячими ушами-лопухами, кататься по нагретому солнышком песку, рычать и гавкать на нахальных больших чаек, бороться друг с другом и жадно лакать воду, не помня, что в ней их пытались утопить, и захватывая ее широким языком-лопатой, брызгаясь во все стороны слюной и поводя по сторонам глазами, прикидывая что бы еще сотворить в порыве своей щенячьей радости, мы долго не могли преодолеть потрясение, раз за разом прокручивая мысленную пленку-воспоминание, заново припоминая свои видения и заново переживая тот страх, который нам довелось сейчас пережить и не находя в себе сил положить конец этому бесконечному и мучительному процессу, словно человек, который в порыве мазохизма снова и снова сдирает с чуть поджившей раны тонкую коросту, испытывая при этом странную смесь боли и удовольствия одновременно.