Тигр в дыму

— Понятно. Каноник в самом деле считает, что это — Мартин? — он говорил чересчур торопливо. — Твой супруг, — добавил он с церемонностью, которой между ними уже год как не существовало.

Она заговорила нерешительно, смущенно посмеиваясь:

— Милый, это так ужасно! Я чуть не сказала: «Папа вечно предполагает самое худшее», но это неправда, ни про папу, ни про Мартина.

Джеффри не ответил. Возникла долгая тягостная пауза, в течение которой такси успело одолеть еще около фута и снова остановилось, разочарованно пыхтя. Молодой человек взглянул на часы.

— Во всяком случае, время еще есть. Ты точно помнишь, что встречаешься с Кэмпионом и инспектором именно в три тридцать?

— Да. Альберт сказал, что встречаемся на площадке у начала путей, где раньше так пахло лошадьми. А в послании говорится только «Батский поезд, пятнадцать сорок пять, восьмое ноября», больше ничего.

— На обороте фотографии?

— Да.

— Это — не почерк Мартина? Просто печатные буквы?

— Я же говорила тебе.

— Но ты мне его не показывала.

— Разумеется, милый.

— Почему?

Ее широко раскрытые глаза спокойно вынесли его взгляд.

— Да просто как-то не хотелось. Я показала его Вэл, для которой работаю, а она позвонила брату. Альберт подключил полицию, они забрали снимок, так что и показывать-то нечего.

Для лица Джеффри ни обиженное, ни беспомощное выражение природой вообще не предусматривалось. Он смотрел на нее долгим тяжелым взглядом.

— Скажи, а что, он похож?

— В том-то и дело, что похож. Похож на всех снимках, — ее собственные слова показались ей какими-то жалкими, — даже на том первом, что мы все видели. Они все похожи, но все это плохие снимки. К тому же…

— Что?

— Я только хотела сказать, что никогда не видела Мартина в штатском. Ну не совсем, конечно, просто мы могли видеться с ним только во время двух его коротких отпусков. Мы ведь поженились всего за пять месяцев до его гибели — если он в самом деле погиб.

Мужчина устремил взгляд в туман, разглядывая снующие в нем тени.

— А что, наш дорогой каноник Эйврил всерьез верит, будто майор действительно объявился, чтобы помешать тебе выйти за меня, через пять лет после справки из Министерства «Пропал без вести, предположительно — убит»?

— Нет, — запротестовала она. — Просто папа вечно боится, что люди могут неожиданно оказаться злодеями, или ненормальными, или неизлечимо больными. Такой вот недостаток. Пожалуй, это его единственная скверная черта. Папе говорят, когда неприятность уже действительно случилась. Представляю, каково ему теперь. Он опасается, что Мартин жив, но сошел с ума.

Джеффри медленно повернулся к ней и заговорил с нарочитой жесткостью, направленной, в первую очередь, на себя самого:

— А ты-то как, милочка? Ты-то сама на что надеешься?

Она вздохнула и откинулась назад, вытянув длинные стройные ноги и вонзив высоченный каблук в джутовый коврик. Ее глаза глядели на него абсолютно честно.

— Я знала, что придется все это тебе рассказывать, Джеф, так что я все продумала, — она говорила очень медленно, и оттого каждое слово звучало тяжко и убедительно. — Я тебя люблю. Это правда. Теперь, пережив эти пять лет, я стала совсем другая, и эта другая ужасно любит тебя и будет любить всегда, — по крайней мере, мне так кажется здесь и сейчас, в этом вот такси. Но когда мне было девятнадцать, я любила Мартина, и когда я узнала, то есть когда я стала считать его погибшим, я думала, что и сама умру! — она помолчала. — В каком-то смысле так и получилось. Твоя Мэг — уже совершенно другое существо.

Джеффри Ливетт почувствовал, что плачет. Во всяком случае, у него защипало в глазах и все как-то поплыло перед ними. Рука его сильнее сжала тоненькую руку в перчатке, приподняла ее и снова с нежностью положила на сиденье.

— Как глупо получилось, — произнес он. Мне не следовало задавать тебе подобных вопросов, моя дорогая, дорогая девочка. Слушай, я верю, мы с тобой все одолеем, все у нас будет по полной программе. И сбудется все, о чем мы с тобой мечтали — и малыши, и дом, и счастье, и даже шикарная свадьба. Все обойдется, клянусь тебе, Мэг. Наверняка все обойдется!

— Нет, — спокойно возразила спутница. Ей, как всем женщинам подобного типа, была свойствена мягкая настойчивость. — Я хочу рассказать тебе, Джеффри, ведь я все обдумала, и мне хочется, чтобы ты знал, чтобы ты хотя бы понимал мои поступки. Видишь ли, это письмо может означать ровно то, что оно значит, и возможно, уже через час я буду беседовать с Мартином. Я все думала, как это будет ужасно для него. Понимаешь, я забыла его. Единственное, что я помню и чего боюсь — это что мне придется сказать ему про собаку.

— Про собаку? — переспросил он недоуменно.

— Да. Старый добрый Эйнсворт. Он околел вскоре после того, как Мартин — по всей видимости — погиб. Мартин этого не вынесет. Он так любил пса. Они могли часами сидеть, не сводя друг с друга глаз. Ужасно, но мне и в самом деле чаще всего вспоминается именно это. Пижама Мартина и плотная коричневая шерсть Эйнсворта. Оба сидят, уставившись друг на дружку, и совершенно счастливы.