Тигр в камышах

С запозданием я подумал, что, наверное, огнемет — не самое полезное оружие в местах, где игнес фатуи блуждают с частотой зерен в гранате, но мне было, собственно наплевать. Холодная ярость, давно забытая, кипела в крови. Я подхватил на бегу Ханжина, который тщился извлечь ногу, прижатую упавшей лошадью, одновременно выдергивая второй «Лепаж»; щелк-щелк… пауза… снова долгожданное «фффуххх», и тот всадник, что собирался уже наколоть моего друга острием пики, выронил ее из рук и, слетев с лошади, с диким криком побежал в камыши, безуспешно пытаясь сбить пламя, радостно лизавшее сталь доспехов, нетерпеливо проникающее внутрь…

Мы не помнили, как вернулись к «Пружинке». За нами полыхала прерия. Всадники исчезли — те, что уцелели в огне. Двух выстрелов огнемета хватило, чтобы густой белый дым прочно оседлал верхи языков пламени, бушующего на огромном пространстве, пожирающего то, что еще меньше часа тому было темной массой колышущегося моря камыша.

Моря, в котором нас ждал Альбайно.

Нас ли он ждал? И за ним ли — или по наши души? — прискакали тени гусарии пана Вишневецкого, которые горели не хуже живых…

— Что мне непонятно, Брянцев, — неожиданно и совершенно спокойно сказал Ханжин, заводя машинерию, — так это глупое сочетание гусаров Вишневецкого и охотников Стаха в одной кавалерийской але. Как вы полагаете, это намеренно или случайно?

Истерический смех не отпускал меня до самого Смурова.

* * *

— … Голубчик… Всеволод Григорьич… Беда, ой беда-а-а-а… Барин-то… Батюшка наш, Мстислав Игоревич, прости господе и помилуй… — губы старого слуги, Ерофея, прыгают, орошаясь незваными слезами. Он топчется на пороге маетка, главного дома усадьбы, бесцельно всплескивая руками в тщетной попытке донести до нас идею события, которое мы уже осознали, лишь только он обронил первое упоминание беды и Господа вкупе с именем хозяина.

Запекшаяся кровь делает лицо Ханжина зловещим. Тем не менее, его голос ровен:

— Где? Веди, Ерофей!

Гулкие шаги по паркету бесчисленных коридоров — наши с Ханжиным, размеренные и тяжелые от усталости и новой, неожиданной вести, в сопровождении семенящих, легких шарканий летних чувяк Ерофея. Галогенный фонарь в руке слуги пляшет в отчаянии, по пути выхватывая светом старинные рундуки с оббитыми медью углами, головы охотничьих трофеев на стенах, барочную мебель, канделябры, современные механизмы непонятного предназначения — Усинский был большим чудаком, сочетая любовь к прошлому с тягой к новому… Был. Теперь уже был.

Чертова ночь.

— Вот… Туточки я его и нашел… Бездыханные оне. — Ерофей поставил, почти что уронил фонарь на пол, зайдясь в приступе плача.

Усинский полулежал, полувисел в экзерсисной машине. В прямом, беспощадном свете фонаря видение было страшным даже для моих закаленных нервов. Я не выдержал и отошел к двери кабинета, сообщающегося с комнатой для физических упражнений высокой одностворчатой дверью, — нащупал у косяка краник подачи газа в светильник-шандалу и повернул его.

«Больше света» в данной ситуации не привело к «меньше жути».

Как врач военно-полевых шпиталей, я видел в жизни всякое, но скажу однозначно, такое я встретил впервые.

Казалось, что в теле несчастного помещика не осталось ни единой целой большой кости: руки, ноги, хребет изогнулись в совершенно нелепых углах, зажатые взбесившимся механизмом, который продолжал дергаться, шипеть и лязгать бесчисленными захватами, толкачами, поршнями, шатунами, а главный маховик монотонно вращался на четверть оборота — туда-назад, туда-назад, отчего труп Усинского, словно кукла на невидимых нитях, жутко дергал изломанными конечностями… в довершение ко всему, голова бедолаги, вывернутая на лицом на спину, болталась так угрожающе-свободно, что казалось — еще мгновение, и она отвалится.

Ханжин опомнился первым и остановил адский агрегат. Я пробормотал: «Несчастный случай?» — но мой напарник отрицательно мотнул головой и молча указал пальцем на верхние и нижние прутья рамы аппарата. Кисти и щиколотки помещика были накрепко привязаны к ним веревкой.

— Всем оставаться на своих местах! Полиция Смурова! Старший сыскной советник Лестревич наличествует на месте преступления! — металлический голос стряпчего, традиционно оповещающий о прибытии законников, не предвещал ничего толкового.

Ханжин медленно сделал пару шагов, приблизившись ко мне, и сложил руки на груди.

— Ни звука о том, где мы были и что делали прошедшей ночью… — опустив голову и прикрыв лицо тульей шляпы от наводняющих комнату полицайных, прошептал он. — Мы провели все это время в сбитень-автоматной, помните, на выезде из города? Там никого не было…

Я согласно прикрыл веки.

ССС Лестревич, молодой человек возрастом явно до тридцати, с пронзительно-властным взглядом стальных серых глаз, пушкинскими, но светлыми кучерями на объемистой голове и небольшими, холеными усиками, быстро подошел к нам.