Тигриное око (Современная японская историческая новелла)

Однако вопреки словам Кан Кикути массовые коммуникации возродились, словно феникс из пепла. Более того — тут-то и началась «золотая эра романов в большом количестве». Совместный тираж газет «Осака майнити симбун» и «Осака асахи симбун» превысил миллион, и сам Кан Кикути основал журнал «Бунгэй сюндзю»; затем с осторожным оптимизмом подошли к изданию журналов «Син сёсэцу», «Кодан курабу», «Бунгэй курабу» и других. «Самый полезный в Японии!», «Самый интересный в Японии!», «Самый многотиражный в Японии!» — с такой броской рекламой вышел в 1926 г. новогодний выпуск журнала «Кинг», тираж которого сразу превысил полтора миллиона. Сюда же можно прибавить журналы «Санди майнити» и «Сюкан асахи».

И вот наша историческая проза, которую называли по-разному: «новые рассказы о самурайских кланах», «беллетристика для широкого читателя», «искусство для масс», «литература для масс», вскоре благодаря этим журналам стремительно распространилась в самых широких кругах читателей и приобрела огромную популярность.

Существовало еще одно последствие Великого Кантоского землетрясения, о котором Кидо Окамото, автор серии популярных романов «Тетради записей Хансити о поимке преступников», сказал так: «Великое Кантоское землетрясение все обратило в пепел. Прошлое погибло безвозвратно». Под прошлым подразумевался облик Эдо, который до землетрясения еще можно было кое-где в Токио увидеть. Когда же следы старого Эдо были полностью стерты с лица земли, начался расцвет исторических романов и рассказов, действие которых происходило именно в Эдо. И конечно же это не случайное совпадение.

Наш выдающийся литературовед Хоцуки Одзаки пишет в своем труде «История массовой литературы»: «Зададимся вопросом — почему в процессе становления массовой литературы в Японии центральное место заняли именно исторические произведения? Ответ непрост. Отчасти, возможно, потому, что самурайские поединки и звон мечей близки сердцу среднего читателя, но одно это не объясняет нам сути явления. Можно предположить также, что пережитки феодальных времен оказались довольно стойкими, тогда как в послемэйдзийской действительности массовый читатель не нашел подходящего объекта для воплощения своих романтических мечтаний. К этому надо прибавить и следующее соображение: массовая литература в Японии развивалась по преимуществу как историческая проза еще и потому, что за всем этим стояло возрождение в искаженных, крайне упрощенных формах традиций массовой литературы, ранее это были повести о любовных страстях, о боевых схватках и проделках лисы-оборотня, теперь же эта литература, не сумев уловить момент и возможность перехода от позднего Средневековья к новому времени, ушла в низкие социальные слои».

Хоцуки Одзаки имеет в виду тот факт, что процесс модернизации в Японии запаздывал, страна брала за образец модернизированные общества Запада, стремилась догнать и перегнать их и в этом своем рвении следующей по важности задачей считала усвоение критического взгляда на традиции. Это относилось и к литературе — здесь главной целью провозглашалось утверждение личности нового времени. В этой идее вообще-то был заключен большой смысл, и в результате увидели свет выдающиеся произведения, ставшие классикой современной литературы, однако, поскольку к дереву японской словесности таким вот образом прививалась психологическая саморефлексия западной литературы нового времени, жанры народного искусства и традиции устных рассказчиков времен позднего Средневековья оказались в небрежении, а порой их и вовсе отвергали как вульгарные, пишет далее Хоцуки Одзаки.

Когда период Эдо сменился периодом Мэйдзи и началась японская модернизация, наша литература, стремясь во что бы то ни стало угнаться за Западом, брала за образец то французский натурализм, то русскую литературу. В результате лучшие достижения культуры и искусства периода Эдо, то есть позднего Средневековья, — такие, как театр Кабуки, традиционные устные рассказы, исполнение комических анекдотов ракуго и др., — перед лицом Запада были сочтены неподобающими, представляющими невысокий уровень культуры. Но именно эти традиции, теперь ограниченные рамками низких социальных слоев, стали вызывать ностальгию, особенно усилившуюся после Великого Кантоского землетрясения, когда облик старого Эдо был разом окончательно утрачен.

Сначала возрождение традиции и в самом деле было «искаженным и крайне упрощенным», что дало основание ряду критиков осудить его как «поворот к романтизации феодальных ценностей». Однако с появлением на литературной арене таких мастеров пера, как Сандзюго Наоки, Дзиро Осараги, Кёдзи Сираи, Син Хасэгава, Сиро Куниэда, Кодо Номура, Эйдзи Ёсикава и других, и в этой сфере начинается последовательная модернизация.