Тигроловы

Но вот за березняком стеной вздыбился перестойный темный пихтач. В глубину тихого пихтового леса лишь редкими узкими серебряными клинками пробиваются солнечные лучи. Вроде бы все здесь безжизненно, но это только кажется. В тишине леса ощущается величайшее напряжение каких-то таинственных струн. Они натянуты и настроены великим музыкантом и играют в общем таежном оркестре свою тихую, но внятную мелодию. Павел чувствовал и эту мелодию, и этот оркестр каждой клеточкой своего тела.

Трудно идти по перестойному пихтовому лесу. Снега здесь почти нет, весь он остался вверху — на ветвях. Ноги с хрустом погружаются в подмерзший мох. Путь преграждают упавшие стволы деревьев и огромные, похожие на вздыбленных сплющенных пауков, вывороченные корневища, обнажившие из-под тонкого слоя земли серую россыпь чистых, точно промытых, камней. Диву даешься, как могла громадная сорокаметровая пихта, распластав корневища, едва укрытые тончайшим слоем земли, простоять даже не десяток лет, а два-три столетия! Молчаливый гигантский пихтовый лес многие века стоит почти на голых камнях. И даже в этом зеленом мире, где вечно непримиримое жестокое соперничество каждого ростка за место под солнцем, деревья-великаны поддерживают друг друга. И в этой братской взаимопомощи их сила.

Растянулся пихтач, казалось, и края ему не будет.

Но трудно и непривычно ходить человеку в сумраке, гнетет его полумрак, гнетет тишина. Может быть, отвык он слушать тишину? В тишине слышней звуки собственных шагов, стук сердца, ход мыслей; тишина заставляет чаще озираться по сторонам и думать о прошлом, настоящем, будущем.

Павел терпеть не мог городского шума, любил посидеть в лесной тишине, послушать птиц, шум ветра в ветвях, журчание ручья, но вот такая тишина — тяжкая, напряженная — угнетала его. И потому, увидев впереди сквозь частокол пихтарника белые пятна и полосы солнечного света, Павел облегченно вздохнул и пошел бодрее.

Вырвавшись из пихтового леса, след тигроловов резко повернул к подножию сопки и круто потянулся вверх. Тут уж Павлу стало не до размышлений. Склон был крутой, и ноги то и дело соскальзывали. Котомка, не очень тяжелая, теперь с каждым шагом становилась все тяжелей, лямки врезались в плечи, сердце стучало гулкими толчками, отдаваясь в висках. На лбу выступил пот, стало жарко и душно, Павел расстегнул верхние пуговицы куртки, хотел и рукавицы снять, но, увидев впереди заросли колючего элеутерококка, натянул их на ладони поплотней. На середине сопки след тигроловов потянулся вдоль склона, перерезая мелкие распадки и ключики. В одном из распадков, на солнечной стороне его, Павел сел отдыхать, привалившись спиной к кедру. Следы тигроловов были совсем свежие, и Павел просидел около часа, пока не продрог. До вечера ему пришлось сделать еще две вынужденные остановки — слишком медленно шли тигроловы, обремененные собаками, грузом и, вероятно, какими-то своими заботами. Павел то и дело приближался к ним слишком близко. «Интересно, как это все выглядит со стороны? Люди заняты делом — работают, — терзался он. — А я крадусь за ними, как вор... Но разве я кому-то мешаю?»

* * *

Вторую нодью тигроловы выбрали неудачно, она разгоралась неохотно и долго, а разгоревшись, верхнее бревно никак не прилегало к нижнему плотно и равномерно. То с одного конца, то с другого получался большой зазор из-за сучков, на которых бревно зависало, как на железных штырях, и приходилось то и дело подваживать плохо горящее бревно и, чертыхаясь от дыма и жара, срубать топором крепкие сучки. Место оказалось неровное, с одной стороны нодьи бугор, с другой — яма и склон. Там, где бугор, будет жарко, а там, где яма, — холодно, зато и дым на бугор потянет — накашляешься вдоволь. Но лучшего сухого кедра не было поблизости, а идти дальше тигроловы не рискнули, впереди начиналось сплошное чернолесье, над которым не было ни одного кедра.

Наконец нодья разгорелась, и все было готово для ночлега. На подстилке из пихтовых веток стоит кастрюля с супом из сухих концентратов, булка хлеба, миски, две кружки. Стоя перед кастрюлей на коленях, Евтей третьей кружкой, как поварешкой, разливал по мискам суп. Николай, расстегнув куртку, нетерпеливо смотрел на медленные движения узловатых и заскорузлых Евтеевых рук. Савелий все еще благоустраивал табор — то подгребет снег ногой повыше к стенке экрана, то откинет в сторону торчащий из-под снега острый еловый сук, то воткнет наклонно к нодье длинный ореховый прут, на который удобно будет повесить на просушку портянки или рукавицы, то проверит — на месте ли стоят карабины, не набился ли в стволы снег и мусор.

— Хватит тебе, Савелко, топотить, — окликает брата Евтей. — Дай спокой ногам! Суп налил уже — остынет!