Тигроловы

— Это верно, это верно, — удовлетворенно закивал Ничипор и, внимательно посмотев на Павла, заключил со вздохом: — Да, настырный ты хлопец, ничего не скажешь, весь в отца. Большой души человек он был и сына вырастил ладного. — Ничипор сделал несколько торопливых затяжек, пальцы его, державшие самокрутку, мелко подрагивали.

— Ничипор Матвеич! Отец как-то говорил однажды, что воевал вместе с вами в одной части, и даже будто бы в разведку вы вместе ходили, — осторожно сказал Павел. — Вы не могли бы мне рассказать, как это было?

— А он тебе подробностей разве на рассказывал?

— Нет, только упомянул об этом, и все.

— Было это, Павлик, было... Воевали мы с твоим отцом. Недолго, правда, месяца три всего, до моего ранения, а там судьба развела нас. Ну, на передовой три месяца — это ого-го! Это срок большой да тяжкий. Иной раз там и неделя — как целая жизнь. — Ничипор говорил неохотно, пересиливая себя. — Воевали мы, дорогой ты мой Павлик, с твоим отцом не в части одной, а в одном даже взводе, в одном отделении, и отец твой был тогда командиром отделения...

— Подождите, Ничипор Матвеевич, — остановил Павел рассказчика, — ради такого случая надо выпить. У меня в рюкзаке фляжка со спиртом, сейчас я, — Павел принес фляжку, торопливо, на глазах у изумленных Евтея и Ничипора налил им в кружки граммов по сто, себе плеснул символично.

— Может, дождемся Лошкаревых? — неуверенно предложил Ничипор, между тем охотно принимая кружку.

— Хватит и им, — успокоил Павел. — Спирта полная фляжка, захватил на всякий случай, вдруг простынет кто...

— Это по-хозяйски, — похвалил Ничипор, подмигивая Евтею, — сейчас мы твоим лекарством подлечимся от старых хворей.

Закусив размоченным сухарем, Ничипор, удовлетворенно улыбаясь, шутливо погрозил Павлу пальцем:

— Ишь, искуситель, мать-перемать! Нам с Евтеем по полкружки набухал, а себе глоток плеснул.

— Так я же не пью, Ничипор Матвеевич!

— Ну добро, Павел! — Ничипор вновь достал кисет, насыпал в клочок газеты щедрую порцию самосада. Минуты три он курил молча, сдвинув брови к переносью, сосредоточенно разглядывая свои прокуренные до желтизны пальцы.

Евтей вяло посасывал сухарь, одобрительно посматривая то на Павла, то на задумавшегося Ничипора.

— Говоришь, отец подробностей не сказывал?

— Он воину не любил вспоминать.

— Это истинно, — закивал Ничипор. — Разве об этой проклятой войне приятно вспоминать? Нет, браток, тяжелые это воспоминания. Отец твой нахлебался этой войны так, что никому не пожелаю. Снится она мне часто, проклятая... а вот рассказывать о ней тяжело. Ты вот даве попросил рассказать, а у меня будто ком сухой к горлу подступил. — Ничипор невесело усмехнулся, снял с себя меховую безрукавку и бросил ее на нары. Оставшись в одной рубашке, продолжал: — Хорошо догадался горло смочить, теперь и язык развязался.

Отец твой Иван скромный был, не бахвалился своим геройством, ничем себя не выделял, работал до самого последнего своего дня. — Ничипор взволнованно сцепил на коленях руки, чуть подавшись вперед. — Вы думаете, истинный герой только тот, у кого звезда на груди? Не-е-ет, не только. Если бы взяться награждать всех тех, кто в войну заслужил это высокое звание, то было бы героев в десять крат больше. Много таких героев живет себе тихо-мирно. Грудь вроде в орденах, но даже малейшую необходимую льготу себе попросить стесняются. А иной и войны почти не видал, в первый день в госпиталь попал и комиссовался, а теперь, смотришь, в грудь себя стучит и внимания особого требует.