Тигры в красном

Ник сидела в обитом ситцем кресле, вцепившись в чашку с кофе, пока Чарли опускал иглу на винил. Музыка была жестче, чем те блюзы, к которым она привыкла, но определенно уместна на этой веранде. Она была словно кусок плавника, потемневший и отполированный. Но сейчас, когда солнце заливало сияющим светом зеленую лужайку и пальмы, раскачивающиеся на ветру, музыка не могла заставить Ник грустить. Музыка наполнила ее беспечной легкостью, она могла подхватить и унести ее прочь.

Роса, сверкающая в траве, манила ее, веранда, казалось, уплывала прочь от дома по каналу. Юбка сарафана раздулась, Ник откинула голову на спинку кресла. Одинокий призыв плачущей горлицы доносился откуда-то сквозь дымку.

Ник понятия не имела, как долго она дрейфовала, но, когда музыка затихла, она заставила себя открыть глаза. Чарли Уэллс сидел в кресле и оценивающе смотрел на нее, точно пытался ее каталогизировать.

— Понравилось?

— Да, эта музыка бодрит, верно?

Это все, что она смогла сказать, не открывая того, что у нее на сердце. Бегство, этот убогий коттедж, разбитое радио и рука Хьюза у нее на талии.

Чарли молчал, разглядывая свои ногти. Через мгновение он поднял взгляд, точно мысли его вдруг рассеялись.

— Вы не проголодались? — спросил он. — Лично я умираю с голоду.

— Могу сделать сэндвичи. Припасы у нас довольно жалкие. Покупки я совершаю лишь спорадически.

— Никаких сэндвичей. Я повезу вас на ланч в город.

— Невероятно щедрое предложение, — ответила Ник. — Даже излишне щедрое, право же.

— Да все хорошо. Я знаю одно испанское местечко в старом городе, там подают тапас. Не слишком дорогое. Вы когда-нибудь пробовали тапас?

— Я даже не знаю, что это, — рассмеялась Ник.

— Это вкусно. Вам дают попробовать множество всяких мелких закусок, — пояснил он. — Однажды в Испании, еще до войны, я ел осьминога. Сроду не видел живого осьминога, и вот он я, сижу, ем осьминога. Иногда случаются такие вещи, которые ты даже не мог вообразить.

Ржавый «клипер», который, по словам Чарли, он одолжил у «одного из ребят», катил по ровной дороге к городу. Тянувшийся параллельно дороге канал становился шире и вскоре превратился в судоходное русло, усеянное рыбацкими лодками и утыканное вдоль берегов дощатыми лачугами.

В машине было тесно, почти интимно. Ник обнаружила, что ее щиколотки прижаты друг к другу, колени сомкнуты, мать учила ее, что это необходимо, когда едешь в машине с мальчиком. Она пригладила волосы и велела себе не смотреть на него. Она вслушивалась в шорох покрышек, и мысли ее вернулись к тому, что произошло вчера за столом.

Это не походило на шумное, неуклюжее и жалкое заигрывание того мужчины из «Гавана Спешиал». Все происходило тихо — рука, скользнувшая под кромку ее юбки, осторожно разжимающая ее колени. Палец, поглаживающий внутреннюю сторону ее бедра, прочерчивающий маленькие концентрические круги на ее плоти.

Она знала, что если закроет глаза, то сумеет представить, что это рука Хьюза, спокойная, но настойчивая, такая, какой она ее помнила.

Она подлила всем еще вина, слегка приподнявшись на стуле, чтобы дотянуться до бокалов. Несколько капель упало на льняную скатерть ее бабушки. Все это время Чарли смотрел на Хьюза, не прекращая разговора о дрянной еде в столовой, ухмыляясь шуткам Хьюза. Она вдруг ощутила печаль — от того, как Хьюз кивает, как его голубые глаза суживаются при улыбке. И в то же время у нее перехватывало дух, она чувствовала себя пьянее, сильнее.

Ник не смогла удержаться, чтобы не бросить взгляд на Элиз, которая не отрывала глаз от Чарли. Она подумала, не подозревает ли Элиз, а может, она и привыкла к такому, как, говорят, привыкаешь к вою сирен при воздушной тревоге. Сперва ты ждешь, зная, что вот-вот начнется, затем зажимаешь уши, пока все не закончится, пока ты не сможешь выругаться, оказавшись в безопасности.

Ник еще крепче сжала колени. Ей следовало остаться дома. Лежала бы сейчас на мостках, слушала Каунта Бейси и подумывала о том, что надо готовиться к вечернему офицерскому пикнику.

Но тут она вспомнила радио, аккуратно завернутое в тряпку, здоровенную поваренную книгу, полную ингредиентов, которые она не купила, прислонилась головой к дверце машины и закрыла глаза.

Она пыталась вспомнить, когда Хьюз последний раз водил ее на ланч. Это было еще до войны. Вечные разговоры о деньгах, точно они и в самом деле были бедны. Не то чтобы ее сильно заботили деньги, но она ненавидела то, что вечно нужно все обсуждать, прицениваться, а в итоге решение все равно принимал он, у нее же оставалось ощущение, будто от нее толку как от стены. В ней нарастали утомление и безразличие. Когда ей захотелось купить желтый купальник, она тайком телеграфировала своему опекуну, попросила денег. А после солгала Хьюзу о цене, по дороге домой оторвала бирку и зашвырнула на обочину. И всего-то — чертов купальник. Но почему-то из-за этого она любила купальник еще больше.