Тигры в красном

Пичес оторвалась от лица Тайлера и тихо вздохнула. Этот вздох пронзил Дейзи. Она бесшумно попятилась за угол, на цыпочках, как индейцы, вжалась в стену и притиснула к груди ладонь в попытке унять боль. Почему-то вспомнилось перепачканное румянами лицо тети Хелены, красная улыбка матери, пара, танцующая босиком в мокрой траве. Она заплакала.

Ты будешь самой красивой девочкой на празднике.

Анита чуть не наткнулась на Дейзи в темноте. Она внимательно посмотрела на нее, затем выглянула за угол и прошептала:

— Оох…

Дейзи яростно терла глаза, чтобы остановить слезы, кислая отрыжка от шампанского застряла в горле.

Анита приподняла краешек юбки и отколола от подола белый платочек.

— Бабушка заставила взять с собой, — пояснила она, — на всякий случай.

Дейзи не могла смотреть на нее. Ей было стыдно. Она хотела быть как Скарлетт ОʼХара — топнуть ногой, вскинуть голову и выйти замуж за другого. Но ей было страшно. Ей доводилось прежде ощущать запах страха, исходящий от соперников, — настоящий запах, похожий на смесь ржавчины и мокрой земли, но впервые она чувствовала, что так пахнет от нее. Одна ее половина хотела, чтобы Анита ушла прочь, а вторая боялась остаться одной. Вдалеке слышался смех и звон бокалов.

Анита принялась осторожно вытирать глаза Дейзи уголком платка. Дейзи была благодарна за успокаивающее прикосновение прохладного льна к горячей коже, за утешающий запах лавандовой воды и крахмала. Она почувствовала руку подруги у себя на лбу, тонкий палец погладил ее по брови, затем лицо Аниты надвинулось на нее из темноты, ее темные глаза, казалось, стали больше. Внезапно губы Аниты прижались к ее губам. Дейзи ощутила соленый вкус своих слез, смешавшийся с дыханием Аниты, прикосновение ее волос к своей щеке и мягкий пушок над Анитиной верхней губой. Голова у Дейзи закружилась, а сердце ухнуло вниз.

Дейзи с силой оттолкнула Аниту, та покачнулась и потеряла равновесие, но Дейзи было все равно. Она побежала. Она мчалась на огни вечеринки, перескочила через улицу, протолкалась сквозь толпу улыбающихся гостей, пытаясь отыскать цвет материнского платья в этом буйстве красок. Музыка смолкла. Музыканты устроили перекур возле ограды. У бара она нашла отца и схватила его за рукав:

— Где мама? — Голос звучал странно, высокий и фальшивый, как у старого пианино, гниющего в подвале.

— Дейзи. — Улыбка сбежала с отцовского лица. — Что случилось?

— Гдe мама? Мне нужна мама.

— Я не знаю, зайчонок. — Он посмотрел на лужайку. — По-моему, она говорила, что хочет пойти к лодочному сараю, немного освежиться.

Дейзи бросилась вниз, к маленькому лодочному сараю, что стоял на краю гавани. Она слышала, как отец зовет ее по имени, но даже не обернулась. Она знала, что должна найти мать.

Добежав до сарая, где хранились спасательные круги, керосиновые лампы и всякий хлам, она услышала слабый звук льющейся воды. Наверное, мать в уличном душе, где они обычно смывают соль после купания. Задыхаясь, Дейзи сбавила шаг, обогнула сарай и чуть не споткнулась о платье матери, лежащее в траве.

На ступеньках, ведущих к пляжу, она с удивлением обнаружила трубача — он вытирал волосы полотенцем, майка прилипла к его телу.

— Привет, — улыбнулся он.

— Здрасьте, — сказала Дейзи, не зная, то ли ей идти дальше, то ли остановиться.

— Решил поплавать. Жаркая ночка.

Он продолжал вытираться, глядя на нее.

Похоже, ему хотелось поболтать, и надо бы проявить вежливость, но как-то странно стоять вот так близко к нему в темноте. На нем была только майка, и Дейзи видела темные волосы, торчащие из подмышки. Она подождала немного, затем сказала:

— Я ищу маму. Мне пора.

— Ну да, — улыбнулся он снова. — Конечно.

Дейзи обошла его и направилась к дальней стене сарая. Оглянулась — он все смотрел на нее, лицо его почти терялось в глубокой тени.

Завернув за угол, она различила смутные очертания душа и зарослей шиповника. Сквозь журчание воды пробивался голос — мать напевала песню, звучавшую сегодня вечером.

Дейзи ускорила шаг, спеша на пение. И вдруг остановилась. Прямо перед ней стоял Эд, лицо его было прижато к дощатой стене душа. Одной рукой он цеплялся за планку над головой. Он стоял неподвижно, но что-то в этой неподвижности напомнило ей белку, которую она как-то видела в Кембриджском парке, ее маленькое мускулистое тельце мелко-мелко подергивалось. Бешенство, сказала тогда мать.

Может, она ошиблась, может, матери в душе не было. Или они играют в игру. Мысли вдруг сделались тягучими: рука Пичес, ласкающая шею Тайлера, лицо Аниты, надвигающееся из темноты, трубач, вытирающий волосы.

Джентльмены о таком не говорят.

Чистота — залог благочестия.

Детей должно быть видно, но не слышно.

Она твердила наставления матери, все, какие могла вспомнить, странным образом обретая утешение в этом повторении.