Тихая музыка за стеной (сборник)

Зверев стал хозяйничать. Поставил на стол сушки, мармелад и овсяное печенье. Сплошные углеводы.

Аде стало обидно за Зверева. Гений. А живет, как бомж. Не замечает: что ест, на чем сидит. Подумала: надо вызвать бригаду и сделать в мастерской ремонт. Переклеить обои, заменить двери и подоконники.

Сели. Зверев разлил чай по чашкам.

Ада боялась пить воду из-под крана, даже кипяченую. Но не пить – значит обидеть хозяина. Ада с опаской сделала пару глотков.

Звереву нравилось, что она скованна и стесняется, как школьница. И еще ему нравилось, что она убирает за собой, вытирает стол, моет посуду. Как правило, его гости только жрали и пачкали, а он должен был крутиться возле них и после них.

Ада помыла посуду. Вытерла руки. Сняла с вешалки плащ.

– Не уходи, – тихо произнес Зверев. – Давай полежим…

Зверев смотрел на нее – не как опытный соблазнитель, а как подросток, даже ребенок, который замерз и хочет погреться: давай полежим…

Ада услышала, как стучит ее собственное сердце. Она волновалась. Зверев ей нравился: его запах, горячие руки, то, как он смотрел. От него тянуло мужской силой. И это сочетание энергии и застенчивости…

Ада покосилась на заношенное покрывало. Поняла, что не сможет опуститься на это ложе. Стояла в нерешительности. Потом подумала: не все ли равно…

Весь следующий день Зверев не выходил из мастерской. Рисовал Ариадну. По памяти. Ему не нужна была живая натура. Память выдергивала самые яркие фрагменты: глаза, овал лица, дорожка ангела, голое плечо.

Зверев писал портрет, и ему казалось, что он не расстается с Адой. Она рядом, она – в нем, вот она.

Зверев писал ее не только красками, но страстью, нежностью, и все это застревало в мазках.

Зазвонил телефон. Это была Мирка.

– Ну как? – спросила Мирка.

– Ты о чем? – уточнил Зверев.

– Ну здрасьте… – обиделась Мирка.

Она затевала интригу, взбивала коктейль, а ее не ставят в известность.

– Мы были в театре, – доложил Зверев.

Мирка поникла. В театр – и без нее. Ей казалось, что в этой интриге главная – она. А оказалось, что без нее прекрасно обходятся. Стало обидно, и появился привкус зависти.

– И как тебе? – спросила Мирка.

– Что ты имеешь в виду? Театр?

– При чем тут театр?

– Я сейчас тороплюсь, – извинился Зверев. – Потом поговорим. Ладно?

– Ну хоть одно слово: да или нет.

– Да, да, да, и еще раз да! – звенящим голосом крикнул Зверев и бросил трубку.

«Хоть бы спасибо сказал, – подумала Мирка. – Свинья…»

Ада пригласила Зверева на дачу. Хотела прислать за ним машину, но Зверев отказался. Приехал своим ходом.

Ариадна встречала его на каменном крыльце. На ней было синее пончо. Такой синий цвет называется индиго.

Зверев шел к ней, держа картину в опущенной руке, и ему все нравилось. Нравилось, что нет газона. Просто лес. Тропинку пересек ежик с круглой спиной, на коротких ножках. Над низким лобиком кок из колючек.

Уродец, но милый.

Подошла кошка – красавица. Приостановилась. Потерлась о ногу.

Низко пролетела птица.

– У нее здесь гнездо, – объяснила Ада.

– Просто живой уголок, – отметил Зверев.

И Ада стояла, как лесная женщина. В цвете индиго. И все ей подчинялось: звери, деревья, люди.

«Как хорошо», – подумал Зверев. Что хорошо? А все. Всё, что в нем и вокруг.

Последнее время он ничего не замечал. Не хотел замечать. Было все равно. Он жил, насытившись днями, и ему было не страшно умереть. Он был равнодушен к жизни. Жил по привычке жить. А сейчас он шел и видел, и слышал, и ощущал. Жизнь врывалась в него через глаза, через дыхание.

Подошел и поцеловал Аду. Погрузил лицо в ее волосы, как в букет полевых цветов. Постоял, подышал. Он дышал ею в прямом смысле слова.

Вошли в дом. Стали искать место для картины.

На картине – Ада. Глаза – прозрачные сферы. Изображение – стереоскопическое. Ощущается пространство, объем. Как это возможно написать? Такое под силу только над-человеку, сверхчеловеку. И вот он в ее доме, рядом. Стоит, как обычный, среднестатистический. Не знает себе цены. Нет. Не знает.

Ада смотрела на Зверева с восхищением, и он под ее взглядом становился моложе, смелее, талантливее. Хорошо!

Нашли место рядом с окном. Зверев достал из кармана дюбель и гвоздь в пакетике. Запасся. Ада принесла дрель. Зверев ловко просверлил в стене дырку, загнал в нее дюбель и вбил гвоздь. Он это умел. Сколько на своем веку он этим занимался: дома, в мастерских, на выставках.

Картину повесили, и показалось, что она была тут всегда. И невозможно себе представить, что когда-то ее не было.

На противоположной стене висела фотография умершего мужа. Звереву показалось: где-то он видел это лицо. Точно видел. Но вот где…

Кухарка забегала туда-сюда, ставила на стол тарелки.

Зверев ел мало и не понимал, зачем так много тарелок. Но когда сели, когда запах ударил в лицо – осознал, как восхитительна именно разнообразная еда: закуска, первое, второе, двадцать второе.

Жизнь была организована на высоком уровне. Пять звезд. Комфорт – как стиль и способ жить.