Тихая музыка за стеной

Переход отсюда ТУДА непрост. Славочке может быть страшно, ведь он еще маленький. Мама рядом. Она переведет его через реку и будет держать за руку.

Хоронили по православному обряду на третий день.

Славочка лежал в гробу, обтянутом красной материей. Других гробов не имелось в наличии. Только красные.

Волосы были расчесаны на косой пробор. Усыпан цветами вплоть до подбородка: белые и красные розы, сиреневые астры. Все точно так, как привиделось Алле в метро.

Что это значит? Это значит, что судьба расписана заранее и можно заглянуть вперед, если перелистать книгу судеб. Значит, судьба Славочки – ранняя смерть. Но за что? Почему? Кто?

Может быть, он расплачивается за чью-то родовую вину? Чью? Тетки Галины, которая незримо присутствовала в расстрельной команде. Но при чем тут Славочка? Он теткиных идей не разделял. Он только пел.

В голову просачивались слова Высоцкого: «Бог самых лучших выбирает и дергает по одному…»

На поминках распоряжался Михайло.

Алла замотала голову вместе с лицом густой черной вуалью. Она не хотела никого видеть и не хотела, чтобы видели ее.

Начался новый период в жизни Аллы. Имя ему – ПУСТЫНЯ. Первый период: Марек. Там были страсти, страдания, переход из девушки в женщину.

Второй период: Славочка. Всепоглощающее счастье материнства. Любовь в ее идеальном проявлении. Любовь к мужчине – корыстна: любовь в обмен на любовь. Я – тебе, ты – мне. А любовь к ребенку – бескорыстна. «Ты только будь». И все.

Третий период Аллы: ПУСТЫНЯ. Желтый песок, желтое мутное солнце. Никаких красок. Жизнь остановилась. Ничего не интересно. Ничего не надо. Хорошо бы умереть. Глубинная пожизненная депрессия.

Внешне Алла держалась спокойно, улыбалась шуткам. Вышла на работу. На работе говорили: «Странно, сын умер, а она хоть бы хны…»

Алла не показывала окружающим своего истинного состояния. Люди, конечно, готовы к сочувствию, но это сочувствие – внешнее, как пена на кружке с пивом. Дунешь, и улетит. Выслушают – и тут же постараются отодвинуть от себя чужую беду. Подумав при этом: «Слава богу, что не со мной…» А что бы она хотела? Чтобы вместе с ней плакали? Это делал только Михайло.

Однажды ночью Алла пошла на кухню попить воды. Увидела Михайлу. Он сидел у стола и плакал. Алла подошла, прижала его голову к себе, и они стали плакать вместе. Ее отчаянье как будто перетекало в Михайлу. Стало полегче. Не намного, но все-таки. Иначе отчаянье разорвало бы сердце и мозги. А так – близкий человек. Подставит ладошки, и можно слить в них избыток горя.

Алла поняла, что Михайло – не случайность в ее жизни. Он был записан, приписан к ней в книге судеб.

– За что нам такие испытания? – проговорила Алла.

– Бог испытывает тех, кого любит, – ответил Михайло.

– Лучше бы он нас не любил.

– Не замечал… – поправил Михайло.

В этот период они сроднились. Но все равно пустыня и сухой шелест песка под ветром.

Звонил Франк. Анна разговаривала с ним спокойно и вежливо, но ненавидела. Ей казалось: из-за Франка она поехала в Ялту, пропустила начало Славочкиной болезни. Получалось, что Франк виноват, пусть даже невольно. И пусть идет своей дорогой. Ничего ей от него не надо. И его самого тоже не надо. Урод. Но эти мысли плавали глубоко внутри – подтекст. А текст – самый светский и непринужденный и даже заинтересованный. Франк интересовался диссертацией. Он не подозревал, что диссертация – тоже песок. И будь она проклята.

Настала перестройка. Пришел Горбачев.

Горбачев подолгу разглагольствовал в телевизоре, шестьдесят процентов лишнего текста. Купался в собственных словах.

Институт, в котором работала Алла, закрыли. Помещение сдали в аренду под мебельный магазин.

Все возмущались, кроме Аллы. Алла ни о чем не сожалела. Она и раньше знала, что вся деятельность целого института – это переливание из пустого в порожнее плюс вранье. История искажалась, как того требовала линия партии, в угоду тетке Галине и иже с ней.

Алла быстро переквалифицировалась в челноки. Ездила вместе с Гузелькой в Польшу за мануфактурой: кофточки, юбочки и прочий ширпотреб. Идея принадлежала Гузельке. Гузелька воспринимала жизнь как она есть – без комплексов и без фанатизма. Историк – хорошо. Челнок – тоже хорошо, больше движения. А движение – это жизнь.

На границе челноков обирали таможенники – молодые, пьяные, с лоснящимися рожами, воняющие водкой и луком. Они шли по коридору вагона, открывали дверь в купе и вымогали деньги. И попробуй не дать.

Гузелька нашла выход. Она купила в церкви несколько небольших икон и брала их с собой в поездку. Как только таможенники начинали свой рейд, Гузелька торопливо расставляла иконы, надевала простенькую косыночку, зажигала свечи. Алла проделывала то же самое: надевала косыночку и складывала руки перед грудью. Обе начинали истово молиться, растягивая гласные, как на клиросе. Получался довольно слаженный дуэт: «Отче наш, да святится имя твое-е-е…»

Таможенники открывали дверь и застывали.

– На храм собираем, на детский дом, сиротам сирым, – выпевала Гузелька. – Подайте сколько можете, Бог воздаст, Боженька все видит…