Тихая пристань

— Все так решили?

Парень мялся, не отвечал.

— Вот видишь, на безобразие, на дурость было общее согласие, а на ответ — нет. Тот дылда, что ли, не хочет сдаваться? Или тот, что в чужеземном одеянии?

— Оба! — выдал их светловолосый. — Я сейчас им скажу, что они трусы.

— А не огреют тебя эти трусы?

— Не знаю, — развел руками парень. — Но это не имеет значения… — Он вскинул голову и побежал обратно к ожидавшим и еще шумевшим приятелям.

Бригадир не стал ждать развязки, поехал. Быстро темнело, дул теплый, сухой ветер, пахло травой да осевшей на дороге пылью. Значит, подумал он, росы не будет, дня надо ждать ведреного, без дождя. Для сенокоса это в самый раз. Завтра же и надо выводить людей на пожню, пора. Но уедут ли эти сорванцы? «По-свински поступили». Все-таки совесть заговорила.

Не доезжая до деревни, Михаил Петрович слез с мотоцикла, сел на обочине дороги, закурил. Решил подождать. За первой папиросой он выкурил вторую, взял третью. Не едут… Пуста была дорога, серой полосой прорезала она сгущавшуюся темень. Кругом ни одного голоса, только еще продолжали стрекотать кузнечики. Но вдруг на взгорке вспыхнули огоньки и двинулись, покачиваясь, то сходясь близко друг к другу, то расходясь. Михаил Петрович начал считать их. Семь огоньков. В акте было записано семь мопедов. Значит, едут все! Айда Ромашкин, уговорил.

Третью папироску бригадир не стал курить, бросил, но снова сел на мотоцикл, когда мимо проехали все мопеды. Теперь он поддал газку.

Подъехав к дому, немало удивился: в окнах не было света. Вбежал по ступенькам на крыльцо, в сени, открыл дверь в комнату, покричал — никто не откликнулся. Включил свет — никого. На столе стояли остывший самовар и кринка молока. Рядом — записка:

«Папа, я принесла тебе парного молока, попей, оно пользительнее любого чая. Нина».

А через час явилась и сама. Веселая, разрумяненная, с припухшими нацелованными губами. Они так и полыхали.

Все было ясно, но Михаил Петрович спросил:

— С ним была?

Нина улыбнулась, кивнула.

— Та-ак, значит, мой запрет ни к чему. Пусть над батькой смеются, дочке на это наплевать. А? Что молчишь?

— Папа, ты выпей молока, а самовар я подогрею сию минуту… — снова улыбнулась дочка. — Я живо…

Подхватив самовар, она мгновенно пронеслась с ним на кухню, побросала в трубу углей, нащепала лучинок, зажгла, и вот в трубе зашумело. Отец глядел на дочку в неприкрытую дверь и улавливал нечто новое во взгляде, в открытости глаз, во всех ее движениях. Сейчас она не казалась такой голенастой, какой он привык ее видеть. Нет, была она стройненькой, бедра округлились, обозначились груди, слегка приподняв кофточку. На кругленьких щеках алели ямочки, а в глазах, таких ясных, открытых, светилось счастье. Девушка, невеста! Да, ведь вот такой когда-то была и ее мать, когда он привел ее в этот бревенчатый дом и назвал хозяйкой.

— Что ты глядишь на меня? — смутилась Нина, и щеки ее заалели еще пуще.

— Так… Жду, когда самовар согреется, — ответил он не то; что думал.

Нина прошла к столу, поправила скатерть, придвинула поближе к отцу стакан, тарелку с хлебом, кринку молока. А он опять глядел на нее. И думал: да, невеста, но неужто достанется она этому зубоскалу? Зачем он к ней пристал? И она тоже хороша — все говорила, что бросила дружить с ним, и на вот тебе!.. Нет, он не даст благословения. Ни за что! Сама она еще не разбирается в людях, по неопытности своей. Окрутил ее Матвейка, вот она и потеряла голову.

Что же мать-то смотрит? Единственную дочку и не может оградить от этого, этого… Он не нашел подходящего слова.

Уходя после чая к своей кровати, стоявшей за перегородкой, Михаил Петрович сказал:

— Так вот, больше не серди меня, дочка. Хватит и того, сколько он насолил мне.

— Папа, ты совсем-совсем не знаешь его, — возразила Нина. — Он хороший. Другой бы, может, и не сказал тебе о тех же озорниках…

— «Сказал — не сказал», — передразнил отец. — Да его язык на цепи не удержишь. Прыток!

Утром, как и было задумано, Михаил Петрович послал косильщиков в луга. За два дня они смахнули всю траву. Но, как назло, пошли дожди, трава мокла в валках. Кашин нервничал. Так он надеялся на этот луг, и, пожалуйста, — нагрянула беда. Будто кто накликал ее. Да ведь если дожди скоро не перестанут, весь пырей сгниет, ферма останется без корма. Засилосовать? Но единственная башня была уже заполнена. После того как Матвейка разозлил его своими «глупыми советами» насчет силосования ржи, он свез в башню всю осоку с болотца, а когда ее не хватило, скосил на задворках крапиву. Делал это с небывалой поспешностью. И, наверное, один Матвейка знал, для чего: бригадир спасал рожь.

Но Матвейка тут как тут.

— Что за голову хватаешься, дядь Миш? Действовать надо.

— Ха, явился, радетель! — поморщился Кашин. — Так я тебя и ждал. Действовать! Он хочет погоду перехитрить.

Но Матвейка не смутился: с кем не бывает. Ответил дерзко:

— Да уж не стал бы на твоем месте руки опускать и на небо глядеть. Сенаж надо готовить. Вот возьми газету, почитай.