Тихая пристань

Гнилль. Я обожаю томатные сандвичи. Рада, что и вы тоже.

Входят медсестры и миссис Летузель.

Летузель. Пора принимать ванну, дорогая. Верно, сестра? Половина шестого.

Гнилль. Нет, нет. Только двадцать пять минут шестого. Я всегда точно знаю время. Сегодня я что-то не хочу принимать ванну. Сегодня не хочу, не буду сегодня принимать ванну, не буду…

Летузель. Но, дорогая, это нужно, вы должны…

Гнилль. Нет, не нужно, нет, нет, я не буду принимать ванну…

Ее увозят, охваченную волнением.

Эльфик. Да, в ванну ее, в ванну! В кипящую серу и смолу. Воздать по заслугам. Жестокая! О, больно, здесь (ощупывает горло) засел крючок. Она дергает, подсекает! О, о! Жестокая!

Летузель. Ну, так что, я была права?

Эльфик. Я попросил бы вас, мадам, не обременять себя заботами о том, что не является… э-э-э… вашей заботой. Пожалуйста, предоставьте мне носить мое сугубо личное горе в своей собственной груди. (Выходит.)

Летузель(после ухода Эльфика садится, вынимает коробочку для сбора пожертвований и документы. Перебирает их, просматривает, ставит галочки карандашом). Прекрасно. На ближайший срок помехи устранены и можно заняться подведением текущего баланса. А?..

Она за век тысчонку накопила…

Появляется Киснет, на цыпочках заходит ей за спину и начинает петь. Она вскакивает и торопливо прячет бумаги и прочее.

Киснет(поет).

Однажды старушонка
здесь денежки копила.
Была у ней тысчонка,
но все ей мало было!

Летузель. Превосходно, мистер Киснет, но было бы куда лучше с вашей стороны, если бы…

Киснет(хохочет, держась за бока).

Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Ну что за чепуха?
Была у ней тысчонка,
но все ей…

Летузель. Я ведь сказала: «браво, мистер Киснет». Вы меня уже ничем не удивите. Особенно умением подкрадываться в мягких туфлях к даме. Это в вашем стиле. Убирайтесь вон.

Киснет. Зачем так резко, миссис Летузель! Я ничего не слышал… Хе-хе-хе! Я видел, как вы спровадили милягу Эльфика изящным пинком в зад. Загребущие руки-то, а? (Берет ее руку и разглядывает.) Вон и пальцы какие крючковатые, прямо клешни… Давайте сыграем? Заключим уговор – говорить правду? Значит, прибрать к рукам тысчонку старой Гнилль оказалось не так просто? Здесь урвать, там цапнуть – это все проходит, а главный успех не дается?

Правда или ложь,
пока не умру.
Убей меня,
если ты мне соврешь!

Так как же, прав я? Ну, ладно. Теперь твоя очередь. Спрашивай ты.

Летузель. Не собираюсь. Детские глупости.

Киснет. Как угодно. Я только хотел по-честному.

Летузель. Постойте. Тогда я, пожалуй, тоже спрошу.

Правда или ложь,
пока не умрешь.
Я тебя убью,
если ты мне соврешь!

Киснет. Уговор дороже денег.

Летузель. У вас с доктором бывают небольшие беседы раза два-три на неделе, верно?

Киснет. Что? Послушайте, мамаша…

Летузель.

Я тебя убью,
если ты мне соврешь!

Киснет. Гм. Ну, хорошо. Только не воображайте, что я…

Летузель. Да. Я отлично знаю, о чем ему там нашептываешь, можешь не сомневаться. Меня больше интересует, что он тебе говорит.

Киснет. Ничего он мне не говорит… А если б даже и говорил, то доверительно и совершенно секретно. Не буду же я злоупотреблять его доверием.

Летузель. Что слышно насчет дотации?

Киснет. Какой еще дотации?

Летузель. Он сам проговорился. В пятницу я пришла к нему с жалобой – вполне законной – и говорю: «Доктор Эхинокук, в настоящее время расходы на жизнь непомерно велики и ложатся слишком тяжелым бременем на нас, старых людей, переживших две мировые войны». А он говорит…

Киснет. «Цыц! Брысь! Робинсон, Смит, все убрать, вымести, вытереть. На сегодня хватит».

Летузель. А я ему…

Киснет. «Для людей, переживших две мировые войны, пенсия по старости вопиюще мала. Национальный фонд помощи не дает нам ни гроша…».

Летузель. В сорок седьмом году социалистическая партия без зазрения совести прикарманила все мои сбережения.

Киснет. «Взять тех из нас, доктор Эхинокук, кто пережил две мировые войны…».

Летузель. А он мне…

Киснет. «Цыц! Брысь! Нишкни! Сестра Браун, сестра Джонс, тазы, щетки, тряпки, притирания, полоскания…».

Оба, не выдержав, хохочут.