Тихая вода

Летом меня отправляли в деревню, где собирались в кучу все мои двоюродные братья и сестры. Я ел ягоду, поливал огурцы и помидоры, ходил босяком. Вечером пропадал из виду, а возвращался только к полуночи. Именно в деревне я в первый раз попробовал водку, поцеловался и вывихнул ногу, так, что не ходил целую неделю. Однажды я обидел бабушку, не помню чем и как. Сидя у себя в комнате, я жутко переживал. Помню, в тот день я даже не пошел играть в футбол с деревенскими друзьями. Под конец, захлебываясь слезами, я написал бабушке записку, где просил прощения. Ее вернула мне двоюродная сестра, и, смеясь, сказала, что бабушка нашла там пять ошибок. С тех пор никогда не прошу прощения, тем более, когда жутко виноват.

Но, бывало, родители доставали на работе путевку в какой-нибудь лагерь, и тогда я за неделю до отъезда начинал собирать сумку, а когда приезжал, то обнаруживал, что забыл что-нибудь очень нужное, к примеру, зубную щетку или ветровку. Весь сезон я ходил в одном и том же, в одних шортах и футболке, изредка причесывался и мыл ноги через день. В кровати вечно мешались то крошки, то песок. И мама не узнавала меня, приезжая навестить. В лагере я влюбился, в девочку старше меня, красивую и недоступную. Вся наша палата по уши втрескалась в нее. Когда закончилась смена, и мы разъехались, я даже всплакнул, а теперь не помню ни ее имени, ни лица. В тот день, когда приехал фотограф, мать отвезла ее в город на папин день рождения. Теперь, думая о тех днях, я первым делом вспоминаю сырость одежды и постели, а еще шум попсовой музыки в вечерних сумерках и полчище громадных комаров. Пожалуй, это были самые счастливые времена, и, расслышав где-нибудь на рынке старую песню, что крутили на дискотеках в моем детстве, я останавливаюсь и уношусь туда, где в порванном сланце и с обгрызенными ногтями, я был свободен.

Потом я поступил в университет на филологическое отделение. На первом курсе я прилежно учился, делал все семинары и готовился к экзаменам, как полоумный. Я очень хотел стать журналистом. На пятом я еле как закончил дипломную работу, а принеся домой корочку, и вовсе позабыл, зачем когда-то так неистово хотел попасть туда, откуда так трудно было уйти, хоть что-то при этом получив. Я совсем потерялся. У меня не было ни денег, ни опыта, ни постоянной девушки. После какой-то моей пьянки мама отыскала в газете объявление по работе и сунула мне со словами, что кормить меня более не намерена. Я не поверил, но из любопытства уже через две недели сидел за компьютером в душном офисе, оформляя страховки, перед этим несколько дней пронаблюдав, как делают это другие, и тем самым научившись ремеслу. Мне надоело это очень скоро, но есть мне хотелось больше, а мать напрягать уже было стыдно. Мне стукнуло двадцать семь. Представив, что всю жизнь придется провести так, я решил, что еще достаточно молод, чтобы все поменять. Чтоб вернуть то, к чему готовился, когда еще помнил о свободе, когда понимал того, кого теперь нет.

* * *

Евгений Скворцов. 34 года. Не женат. Не был и никогда не будет. Насчет детей неизвестно, но официально — нет. Я почему-то хотел бы, чтоб у него был сын, где-нибудь далеко, и чтоб жил он с матерью, которой нет никакого дела до этого Скворцова, но чтоб чертами лица и телом, а, может, и характером сын походил на отца, не существующего теперь человека. Тогда получилось бы, что не совсем тот мертв. А я — не вполне убийца. А значит, не очень виноват.

Лет пять назад он прибыл в наш город, до этого сменив десятки поселений, квартир, быть может, десятки женщин, потому мое желание не так безосновательно. Точный список мест, имен, работ и дел мне не достался, да и думать об этом нет нужды. Все, что происходило с ним когда-то, теперь переброшено в странный мир, в мою память. Как можно помнить то, чего со мною не было, и чего я попросту не знал, не видел, не ощущал? Не знаю, только я, не имея и малейшего представления о его жизни, но видя его смерть, вдруг стал понимать то, что было раньше, но не принимать то, что случилось на моих глазах. Чего не было в моей голове, возникло, а что было, пропало. Или я так того хотел.

Он пять лет проработал журналистом. Мелким, не добившемся успехов, не прославившем имя, и только после смерти заставившем написать о себе, обратить внимание, большими буквами напечатать о себе заголовок. Ведь раньше только иногда его имя пристраивалось где-нибудь под крошечной статейкой таким же крошечным шрифтом. Теперь под статьей, тоже небольшой, но о нем самом, должно появиться мое имя. Впервые. Я сам себе придумал дебют.