Тихая вода

— Ах, вот значит, зачем ты пришел! Я-то думала, ты навестить меня решил, подбодрить и так далее, а ты проверяешь… — она наигранно ругалась, сдерживая улыбку. — Ну ладно, вот смотри, — она разинула рот.

Я осторожно взял ее за шею, обмотанную мягким шарфом, и заглянул прямо в глотку.

— Да, красное, но только совсем чуть-чуть.

Нечаянно, а, может, и нарочно (сам того не понял), подушечкой большого пальца я дотронулся до ее подбородка и слегка погладил ее кожу.

— Ты горячая.

— Конечно, я ведь болею…

— Ты такая же горячая, как тогда, помнишь?..

— Когда?

— Ну, тогда, у меня дома. Ты помнишь, как мы познакомились?

— Помню, — она засмеялась и убрала мою руку. — И это было ужасно!

— Почему?

— Ты сам не помнишь ничего.

Сначала я смутился, потом нахмурил брови и закусил губу. Я и моя память — теперь мы врозь? Действительно, что я помню о нашей первой встрече? Той, что предшествовала утру. Разве она была так непримечательна, что я о ней сразу же забыл? Я забыл даже ее имя. Тогда какого черта я приперся к ней сегодня? Значит, чем-то она меня сумела зацепить… Только сейчас я вижу, что в ней кое-что изменилось, и это что-то роднит нас в противоречии с внешностью, темпераментами и, очевидно, корнями.

— Я, правда, не помню, как мы познакомились, уж извини. Не помню ни вечер, ни ночь, только утро. Память отшибло… Расскажи, как это было?

— Никак, — она с издевкой посмотрела мне прямо в глаза.

— Так плохо?

— Нет, вообще никак. Ничего не было. Ты заснул, как только в кровать попал. Мы просто спали рядом, серьезно.

— Правда?

— Тут, конечно, есть смысл соврать, но я не вру.

— Ну, не было и не было, — я довольно улыбнулся, — значит будет.

* * *

Все это верно, но скупо. Или, наоборот, от чувств нет покоя, а вот правильность всего совсем неочевидна. Придя слишком рано и сидя на кресле в полутемном кабинете, один и в тишине, я вовсе не сидел… и был ли я там? То состояние, в коем я обычно спешу на свидания, ничто по сравнению с этим, не жалящем ни капли, не приподнимающим, не шуршащим где-то под желудком. Оно давит, но не прижимает к полу безропотным куском мяса, а сдавливает горло, сердце, легкие, живот… И кажется, будто теперь все что ни есть живого, больше жить не будет.

Я слепо смотрел в монитор — там неизвестной мне рукой были созданы папки, упорядочены по размеру на фоне обоев со слоном, а их имена мне ничего не говорили. Впрочем, я видел ту руку. Я и сейчас, закрыв глаза, смогу увидеть ее. Но то, что она могла когда-то наполнить жизнью этот черствый железный ящик, я представлять не хотел. Ведь тогда я нечто совершенно противоположное ему. А думать об этом мучительно, потому, пока ранние часы не спустили сумрачные шторы с моих окон, я вспоминал о вчерашнем дне. Тогда голова спокойнее принимала чужую жизнь…

Она любит пить воду. Большими глотками, из железной кружки. Летним детством она так же ссылалась в деревню, но в скудную травой и богатую песком, на краю большого азиатского государства, с которым меньше двадцати лет назад наше образовывало одно пятно, огромное и красное, на пестрой карте мира в пятнышках поменьше. Там, в северном Казахстане, где, как она рассказала, солнце не сильнее нашего, но душно от которого вдвойне, пить хочется неимоверно. Потому, особенно после обеда или ужина, возле трех фляг, две из которых были закрыты, непременно выстраивалась очередь из ее родственников с раскрасневшимися лицами. Они пили много, с жадностью и смехом, а зубы при этом стучали о большую железную кружку. Причина смеха мне неизвестна, но количество детей, чересчур проворных, конечно, оправдывает его. Их было пятеро, потом шестеро. Когда она говорила об этом, то смеялась так искренне и тепло, что я невольно вспомнил о моих деревенских днях.