Тихая Война

В условиях этой самопровозглашенной осады Кена Шинтаро как приезжего останавливали практически на каждом контрольно–пропускном пункте. В атмосфере тотальной лихорадки подозревались все в большей или меньшей степени, но первое место в списках отводилось чужеземцам. До сих пор городской совет оставлял без внимания требования ввести режим интернирования. И все же многие надзиратели, похоже, считали, что приезжие немногим отличаются от вражеских солдат. Особо рьяные хранители нового режима несколько раз раздевали Кена Шинтаро на публике с целью досмотра и даже били. Парижане, решившие стать символом сопротивления трем земным державам, теперь с нарастающим негодованием смотрели на города вроде Камелота на Мимасе или Замбы на Рее, не говоря уже о всех поселениях системы Юпитера, ведь их жители проголосовали против открытого противостояния даже в случае нападения землян. Граждане Парижа, конечно, могли с легкостью расселиться в сотни свободных убежищ и оазисов, разбросанных по всей Дионе, но эвакуация была равносильна капитуляции — парижане могли бросить вызов врагу, только оставаясь в черте города, а это означало постоянный страх, что город атакуют, что погибнет множество людей, при том что сама возможность провала отрицалась.

Парижане приносили себя в жертву принципам. Горожанам приходилось неизменно сохранять бдительность, без конца подозревать своих соседей, реагировать при малейшем проявлении паники, недовольства властями или предательства. Любой чужестранец считался потенциальным врагом, как и тот, кто высказывал мнения, противоречащие идеям всего общества. Достаточно было пожаловаться, пусть даже в очень мягкой форме, на лишения, и ты попадал в черный список. А еще под подозрение подпадали люди, которые в прошлом так или иначе оскорбили ныне наделенных властью.

Кен Шинтаро стоически выносил эти незначительные нападки и даже находил в этом нечто забавное. На его озадаченном лице тут же появлялась улыбка. Стоило кому–то из надзирателей пристать к нему с вопросами, он принимался отвечать кротко и расплывчато, с готовностью соглашался с любыми заявлениями патриотического толка. Шпион под этой маской всегда оставался начеку: юноша должен был постоянно следить, чтобы лицо его сохраняло приветливое выражение, предлагать помощь другим людям, через силу проявлять наравне с остальными ярый энтузиазм на вечерних митингах. При обычных обстоятельствах подстраиваться под жителей Парижа казалось легко, ведь ничего другого от него и не ждали. Однако теперь, когда все вели себя в той или иной степени странно, Кену Шинтаро приходилось изо всех сил стараться, чтобы не сделать и не сказать чего–то подозрительного. Порой его посещали мысли, каково это — сбросить маску и дать себе волю.

Ничего, как только начнется война, у него будет шанс. Уже скоро. А пока необходимо притворяться, будто он такой же ненормальный, как и все вокруг.

Для защиты города временно приостановили действие хабеас корпус, а по итогам референдума городской совет наделили чрезвычайными полномочиями. Тот, в свою очередь, предоставил мэру Марисе Басси что–то вроде абсолютной власти, о которой большинство диктаторов могут только мечтать. Еду и воду отныне выдавали строго по карточкам. На смену обыденной рутине пришли учения по технике безопасности и действиям в чрезвычайной ситуации, занятия по обращению с оружием, уличным боям и оказанию первой помощи. Еще была работа в добровольческих трудовых бригадах, которые возводили баррикады и заграждения, строили убежища и оборонительные сооружения, рыли траншеи внутри и за пределами Парижа. Участие в подобных мероприятиях было обязательным, в отличие от посещения митингов, хотя практически все горожане, не занятые иными поручениями, ежевечерне заполняли центральный парк от края до края и слушали, как поэты декламируют стихи, музыканты играют, актеры выступают — всё в преддверии заключительной речи Марисы Басси, который неизменно каждую ночь подстегивал патриотические чувства толпы.