Тихие обители. Рассказы о святынях

И все смеется. Показывают мне органчик, который играет зубчиками – «Вот мчится тройка удалая», угощают за большим столом пирогом с рыбой и чаем. Я слышу из другой комнаты голоса отца, Аксенова и Горкина. И он там. В комнатах очень чисто и богато, полы паркетные, в звездочку, богатые образа везде. Молодчик обещается подарить мне самую большую лошадь. Потом барышня ведет меня в сад и угощает малинкой. В беседке пьют чай наши, едят длинные пироги с кашей. Прибегает Савка и требует меня к папаше: «Папашауезжает!» Барышня сама ведет меня за руку, от собак.

На дворе стоит наша тележка, совсем пустая. Около нее ходят отец с Аксеновым, Горкин и молодчик, и стоит в стороне народ. Толстый кучер держит под уздцы Кавказку. Похлопывают по тележке, качают головами и улыбаются. Горкин присаживается на корточки и тычет пальцем. Я знаю, куда, – в «А»! Отец говорит Аксенову:

– Да, удивительное дело… а я и не знал, не слыхивал. Очень, очень приятно, старую старину напомнили. Слыхал, как же, торговал дедушка посудой, после французов в Москву навез, слыхал. Оказывается, друзья-компаньоны были старики-то наши. Вот откуда мастера-то пошли, откуда зачал ось-то, от Троицы… резная-то работка!..

– От нас, от нас, батюшка… от Троицы, – говорит Аксенов. – Ребятенкам игрушки резали, и самим было утешительно, вспомнишь-то!..

Отец приглашает его к нам в гости, Москву проведать. Аксенов обещается побывать:

– Ваши гости, приведет Господь побывать. Вот и родные будто, как все-то вспомнили. Да ведь, надо принять во внимание… все мы у Господа да у преподобного родные. Оченно рад. Хорошо-то как вышло, само открылось… у преподобного! Будто вот так и надо было.

Смоленская церковь в Троице-Сергиевой лавре. Фото Ghirlandajo

Он говорит растроганно, ласково так, и все похлопывает тележку.

– Дозвольте, уж расцелуемся, по-родному, – говорит отец, и я по его лицу вижу, как он взволнован: в глазах у него как будто слезы.

– Дедушку моего знавали!.. Я-то его не помню…

– А я помню, как же-с, – говорит Аксенов. – Повыше вас был и поплотней, веселый был человек, душа. Да-с… надо принять во внимание… Мне годов… да, пожалуй, годов семнадцать было, а ему, похоже, уж под ваши годы, уж под сорок. Ну-с, счастливо ехать, увидимся еще, Господь даст.

И они обнимаются по-родному. Отец вскакивает лихо на Кавказку, целует меня с рук Горкина, прощается за руку с молодчиком, кланяется красивой барышне в бусах, дает целковый на чай кучеру, который все держит лошадь, наказывает мне вести себя молодцом, «а то дедушка вот накажет», и лихо скачет в ворота.

– Вот и старину вспомнили, – говорит Горкину Аксенов, – как вышло-то хорошо. А вы, милые, поживите, помолитесь, не торопясь. Будто родные отыскались.

Я еще хорошо не понимаю, почему родные. Горкин утирает глаза платочком. Аксенов глядит куда-то, над тележкой, и у него слезы на глазах.

– Вкатывай, – говорит он людям на тележку и задумчиво идет в дом.

Все спят в беседке: после причастия так уж и полагается – отдыхать. Даже и Федя спит. После чая пойдем к вечерням, а завтра всего посмотрим. Денька два поживем еще – так и сказал папашенька: «Поживите, торопиться вам некуда».

Барышня показывает нам сад с Анютой. Молодчик с пареньками играет на длинной дорожке в кегли. Приходят другие барышни и куда-то уводят нашу. Барышня говорит нам:

– Поиграйте сами, побегайте… красной вот смородинки поешьте.

И мы начинаем есть, сколько душе угодно. Анюта рвет малинку и рассказывает мне про батюшку Варнаву, как ее исповедовал.