Тихие воды

– …расследование загадочных обстоятельств вчерашнего теракта, – уверенно бормотала миловидная дикторша лет на пять моложе Ады. – Со своими комментариями выступил первый помощник а теперь исполняющий обязанности президента Ян Сайровский… – Картинка сменилась и уверенный в себе пожилой человек с весело блестевшими глазами и гривой седых волос заговорил об уже известных Аде обстоятельствах дела. Она сделала звук погромче, потому что Арфов, возможно, еще не знал новостей, увлеченный проблемами в своей личной жизни. Да и сама хотела рассмотреть этого Яна Сайровского, угадать в его голосе, жестах, мимике обещание, что все будет хорошо, что все будет как раньше, что он тот же Горецкий, только на несколько лет моложе, что он готов вытащить страну из той катастрофы, в которую она неминуемо скатится без чуткого руководства, что он вовсе не допустит никаких катастроф. Аде почти удалось.

– Что ты об этом думаешь? – Спросила она Илью, когда началась пауза – из экрана полилась легкая музыка и улыбающиеся дети распевали патриотическую песню – рекламы на телевидении почти не осталось.

– А что я могу об этом думать? Сумасшедшая… или хуже – заговорщица, – он чуть побледнел, при мысли о том, что вчера произошло. – Лучше, если она просто больная – плохо если нет. Ты с ней вчера разговаривала, дольно долго, громко и… Ада, а что конкретно ты ей говорила?

Он вдруг поднялся, нервно потянулся к сигаретам, уже предвидя всевозможные осложнения, о которых она сама пока даже не могла догадаться. Но ведь это было его работой – предвидеть и лавировать… и то, что он ни слова не сказал о Сайровском, с которым так удачно поладил Дима, тоже о многом говорило.

– Не помню, – соврала она, пожав плечами. – Какие-то банальности, ну… соболезнования, я думаю.

Он постучал пальцами по подбородку, что всегда было признаком напряженной работы его мозга.

– И надо же было тебе… Так, слушай. Ты вспомни все, что ей говорила, а? Потому что сегодня после полудня Комиссия, а еще расследование будет. Нет, я не думаю, что ты имеешь к этому какое-то отношение, но не исключено, что тебя решат вызвать, а кто-то – ты же знаешь сколько у тебя доброжелателей – может придумать что-нибудь… колоритное. Сама понимаешь.

Она равнодушно пожала плечами, уверенная в своей лояльности. Ада никогда ни словом, ни делом не предавала их идеалы, она никогда даже не позволяла себе сомневаться в том, что делает Президент. Так чего ей опасаться в самой справедливой стране на свете?

– Думаю, ты зря беспокоишься. Даже если меня вызовут, все очень быстро разрешится. Я же ничего такого не делала.

– Ну да, ну да, – пробормотал он и замолчал, допивая кофе. Ей вдруг стало его жалко.

Это был единственный человек, которому она могла доверять – они так сильно зависели друг от друга. Когда-то, восемь лет назад он остался рядом с ней в самое тяжелое время, еще перед ее замужеством, после скандала, верил в нее, бегал по студиям, предлагая ее, защищая ее. Может быть, он просто жалел потраченных на нее сил, может, сыграла роль его интуиция – и действительно она принесла ему за это время такое количество денег, как ни одна другая актриса своему агенту. Но он остался верен ей тогда, и, какими бы ни были его мотивы, она это ценила. Если бы она не знала, что в глубине души он ее просто ненавидит за все неприятности, что она ему причинила, она могла бы даже полностью на него положиться. Но он то ли не отдавал себе отчета в этой ненависти, то ли просто не принимал ее в расчет, умело отделяя эмоции от работы. В любом случае, если бы он помогал ей тогда из чисто альтруистических соображений, она бы ему не доверяла. Она не привыкла считать, что людям от нее ничего не нужно.

– А что с Комиссией? – Спросила только для того, чтобы его отвлечь.

– Да, как обычно, придем и будем доказывать, что фильм не надо сокращать вдвое. Там претензии к хронометражу и паре эпизодов, один с тобой.

– Тот, что с монологом, или без белья? – С любопытством спросила она. Цензурный комитет временами был непредсказуем. То пропускал откровенно эротичные фильмы, то резал за простое появление на экране без бюстгальтера.

– С монологом, – он отмахнулся. – Нам не так уж важно, зарежут его или нет, но режиссер взбеленился. Считает это ключевым моментом твоей роли, я ему обещал помочь.

Она рассмеялась.

– Ключевой? Он дурак, я давно это говорила. В моих фильмах все ключевые эпизоды происходят в постели.

Она не могла не понимать, что критики – их было немного и с годами они звучали все тише – утверждавшие, что играет она из рук вон плохо, правы. Она, наверное, умела лучше. Но что играть? Что? Пустые пафосные страдания, обнажения, преувеличенные сентиментальные страсти? Она старалась, как могла. Но если в фильме не было мелодрамы и сцены, в которой она раздевалась, фильм проваливался в широком прокате.