Тихий американец

На полу стоял маленький керосиновый фонарь; двое людей, прислонившись к стене, сидя, наблюдали за мной. Один из них держал автомат, другой — винтовку, но оба они были перепуганы не меньше моего. С виду они были похожи на школьников, но молодость вьетнамцев уходит так же внезапно, как солнце: вот они мальчики, и сразу же — старики. Я был рад, что цвет кожи и разрез глаз служат мне паспортом, — сейчас бы солдаты не выстрелили даже со страха.

Я вылез из люка и заговорил, чтобы их успокоить, объясняя, что моя машина стоит внизу: у меня вышло горючее. Может, они продадут мне немножко, если оно у них есть… Оглядевшись, я понял, что это маловероятно. В круглой комнате не было ничего, кроме ящика с патронами для автомата, деревянной кроватки и двух висевших на гвозде ранцев. Два котелка с остатками риса и палочками для еды говорили о том, что ели они без аппетита.

— Хоть немного бензина, чтобы мы могли добраться до следующего форта, — просил я.

Один из сидевших у стены солдат — тот, что был с винтовкой, — покачал головой.

— Не то нам придется провести здесь ночь.

— C'est defendu note 32.

— Кем?

— Вы штатский.

— Никто не заставит меня сидеть на дороге и ждать, пока мне перережут глотку.

— Вы француз?

Говорил только один из них. Другой сидел отвернувшись, глядя в амбразуру. Ему не было видно ничего, кроме клочка неба величиной с открытку; казалось, он что-то слушает, и я стал слушать тоже. Тишина была полна звуков; шумы эти трудно было определить — легкий треск, скрип, шорох, что-то вроде покашливания, шепот. Потом я услышал Пайла; вероятно, он подошел к подножию лестницы.

— Все в порядке, Томас?

— Поднимитесь, — крикнул я в ответ. Пайл стал подниматься по лестнице, и молчавший солдат шевельнул автоматом; не думаю, чтобы он понял хоть слово из того, что мы говорили, — движение было непроизвольным. Парень был, видимо, парализован страхом. Я прикрикнул на него тоном сержанта: «Клади автомат!» — и произнес французское ругательство, которое, надеялся, он поймет.

Он послушался, не раздумывая. Пайл поднялся на вышку.

— Нас пригласили провести ночь в этой крепости, — сообщил я.

— Отлично, — сказал Пайл. В голосе его звучало недоумение. — Разве одному из этих болванов не следовало бы стоять на часах?

— Они не любят, чтобы в них стреляли. Жаль, что вы не захватили с собой чего-нибудь покрепче лимонного сока.

— В следующий раз захвачу непременно.

— Впереди у нас долгая ночь. — Теперь, когда Пайл был со мной, я больше не слышал никакого шума. Даже оба солдата как будто успокоились.

— Что будет, если на них нападут вьетминцы? — спросил Пайл.

— Они выстрелят разок и удерут. Вы читаете об этом каждое утро в «Экстрем ориан». «Прошлой ночью один из постов к юго-западу от Сайгона был временно захвачен вьетминцами».

— Неважная перспектива.

— Между нами и Сайгоном сорок таких вышек. Всегда можно рассчитывать, что попадет не тебе, а соседу.

— Нам очень пригодились бы мои бутерброды, — произнес Пайл. — А все-таки одному из этих парней следовало бы стоять на карауле.

— Он боится, что его подкараулит пуля. — Теперь, когда мы тоже устроились на полу, вьетнамцы перестали так нервничать. Им можно было посочувствовать: не легко двум плохо обученным солдатам сидеть ночь за ночью, гадая о том, когда с поля к вышке подкрадутся вьетминцы. Я спросил Пайла:

— Вы думаете, они знают, что сражаются за Демократию? Жаль, здесь нет Йорка Гардинга: он бы им объяснил.

— Вечно вы издеваетесь над Йорком, — сказал Пайл.

— Я издеваюсь над всеми, кто тратит золотое время, расписывая то, чего нет, — абстрактные фетиши.

— Для него они не абстракция. А разве вы ни во что не верите? В бога, например.

— У меня нет оснований верить в бога. А у вас?

— Есть. Я принадлежу к унитарной церкви.

— Скольким сотням миллионов богов поклоняются люди? Ведь даже набожный католик верит в совершенно разных богов, когда он напуган, когда счастлив или когда голоден.

— Может, если бог есть, он так велик, что каждый видит его по-своему.

— Как большого Будду в Бангкоке, — сказал я. — Его не увидишь всего целиком. Но он хотя бы никуда не лезет.

— Вы просто хотите казаться бесчувственным. Верите же вы во что-нибудь? Никто не может жить без веры.

— Конечно, я ведь не берклианец note 33. Я верю, что опираюсь об стену. Верю, что там лежит автомат.

— Я говорю не об этом.

— Я даже верю в то, что пишу, а это куда больше того, что может сказать большинство ваших корреспондентов.

— Хотите сигарету?

— Я не курю ничего… кроме опиума. Угостите часовых. Нам лучше с ними ладить. — Пайл встал, дал им закурить и вернулся. Я сказал: — Хотел бы я, чтобы эти сигареты имели символическое значение, как хлеб-соль.

— Вы им не доверяете?

— Ни один французский офицер не рискнул бы провести ночь в такой вышке наедине с двумя перепуганными насмерть часовыми. Были случаи, когда целые взводы выдавали своих офицеров. Иногда вьетминцам больше помогает рупор, чем противотанковое ружье. Я не виню этих солдат. Они ведь тоже ни во что не верят. Вы и ваши единомышленники пытаетесь вести войну руками людей, которых она вовсе не увлекает.